Индейца накрывает пониманием, кто истинный хозяин игорного клуба трех миров, кого боги пытаются обыграть, ввести в убыток, заставить сойти с запутанных, но неизменных троп. И запертая во чреве Уку Пача, Судьба ведет своих игроков по выбитой для них колее; однако игроки всё пытаются выбраться, всё подражают людям. Завидуют им, до обиды свободным в слабости своей — а сравнить с богами, так попросту в бессилии. Завидуют тому, что Теотль, бог-в-себе, не обращает на смертных, по их ничтожеству, никакого внимания. Не интересует его, чем живет огромный, многомиллиардный муравейник: взгляд, привыкший совсем к другим масштабам, не привлекают ни короли на час, ни плодовитые матки, ни бесполые трудоголики, ни жадные до крови солдаты. Оттого муравьи и свободней светил, даром что и те, и другие ходят по чужим, извне подновляемым тропам. Ходят и не могут остановиться.

Впрочем, муравьи могут. Кечуа сам это узнал, вселившись в шкуру восточного принца: муравьиный царь, созданный из расчета на один брачный полет и тысячное потомство, может вывернуться из хватки предназначения. Вот оно, неприметное муравьиное счастье — на миг взлететь выше судьбы, оторваться от невидимой карты, которой разлинована земля под ногами.

За миг до принятия незавидного жребия течичи, Харона и Амару, бродяг-между-мирами, в душе Дамело растет, ширится ощущение: жизнь не призрачная, она настоящая. И он только что трогал ее руками.

* * *

С Диммило новый проводник душ таки повидался. С принцессой своей, по всем сказочным правилам уложенной отсыпаться в хрустальный гроб на вершине заповедной чаканы, куда никогда не приземлится досужий вертолет, не заберутся азартные скалолазы, не ступит нога человека. Ибо вершина ее — подножие недосягаемого Ханан Пача.

Здесь обитают верховные боги: Инти, Виракоча, Мама Килья, Пача Камак, Мама Коча, Ильяпа. И здесь же его Диммило спит и видит бесконечный сон, навеянный одним злокозненным ангелом. Никто не знает, плох этот сон или хорош. Лунные боги, сколько их ни на есть, знают: любой кошмар можно переиграть в свою пользу, не дрогнув выдержать смертельную пытку, насладиться извращенным соитием. Мама Килья твердит это богу Солнца, когда тот жадно слушает выдохи сквозь зубы, смотрит на мелкой дрожью дрожащие ресницы, ревниво наблюдает за выражением сладкой муки на лице любовника.

В Диммило словно замурован кто-то — Инти чует его, ощущает губами под гладкой кожей, влажной от облачных туманов, хочет подобраться ближе, мечтает вытащить наружу, забрать себе. Вечная мечта Солнца — слиться навек с недоступной Луной. Люди сулят им эту встречу — в дни затмений, в дни великих бедствий и небывалых чудес.

Золотой бог ждет пробуждения своего Мецтли. А Дамело уже и не ждет, просто желает Димке хороших снов. Помахав Инти, он отправляется в путь. Под ногами индейца жесткая, как драконья чешуя, горячая от близости Солнца радуга от Миктлана до самых небес. Где-то в краю серебристых облаков, где не летают ни самолеты, ни космические челноки, где сгорают падающие звезды, прячется от своей судьбы Единственная.

Однажды Дамело доберется до нее. В его снах Тата смеется и тянется к нему, зазывает к себе дьявола. В его снах они живут вместе на острове в Море милосердия, спят в одной постели, завтракают «Джокером», бьют острогой ужасных океанских рыб. Просыпаясь наутро, Дамело Ваго — больше не Сапа Инка и, похоже, больше не инка, слышит, как в голове, будто в раковине, шумит море, а в висках веселые молоточки стучат, не останавливаясь: «Сбы-лось. Сбы-лось. Сбы-лось». Жаль, что необходимость и желание кажутся мишурой при свете дня.

Старые боги не советуют бороться с богами-из-головы: подкопи, мол, силенок, глупый щенок течичи. Может, ему и рано жить своим умом, но молодой бог пытается. Отсюда, с ледяных небес, ему как никогда раньше видна гармония вновь созданного, еще не остывшего после переплавки мира.