– Хорошо. – Она повернулась и зашагала по коридору в свою комнату, унося пакет. Через несколько мгновений Брунетти последовал за ней и, дойдя до двери кабинета Паолы, остановился и постучал.

– Avanti, – раздался ее голос.

Она сидела за столом, как всегда, когда он возвращался домой с работы; перед ней лежала стопка бумаг, на кончике носа блестели очки: она читала. Она подняла глаза, искренне улыбнулась, сняла очки и спросила:

– Как все прошло в Тревизо?

– Иначе, чем я предполагал, – ответил Брунетти и отправился через всю комнату на свое привычное место на старом пухлом диване, стоявшем у стены справа от ее стола.

– Он даст показания? – спросила Паола.

– Он рвется дать показания. Он сразу же узнал человека на фотографии и завтра приедет сюда, чтобы опознать подозреваемого лично, но, по‑моему, он уверен. – На лице Паолы изобразилось явное изумление, и Брунетти добавил: – Он из Салерно.

– Он действительно рвется выступить свидетелем? – Она не пыталась скрыть своего удивления. Когда муж кивнул, она попросила: – Расскажи мне о нем.

– Маленького роста, лет сорока, у него жена и двое детей, работает в пиццерии в Тревизо. Живет здесь вот уже двадцать лет, но по‑прежнему каждый год ездит на Сицилию в отпуск. Если есть возможность.

– Его жена работает? – поинтересовалась Паола.

– Уборщицей в школе.

– А что он делал в банке в Венеции?

– Платил кредит за квартиру. Здешний банк поглотил тот, который давал ему ипотеку, так что раз в год он приезжает сюда, чтобы заплатить. Если он делает это через банк в Тревизо, ему начисляют комиссионные – двести тысяч лир, вот почему в тот выходной он отправился в Венецию.

– И стал свидетелем ограбления.

Брунетти кивнул.

Паола покачала головой:

– Удивительно, что он решился свидетельствовать против преступника. Ты говоришь, арестованный замечен в связях с мафией?

– Его брат. – Сам Брунетти не сомневался, что они оба замешаны.

– И человек из Тревизо об этом знает?

– Да. Я ему сказал.

– И по‑прежнему хочет свидетельствовать? – Брунетти снова кивнул, и Паола проговорила: – Тогда, быть может, у всех нас еще есть надежда.

Брунетти пожал плечами, осознавая, что с его стороны несколько нечестно, а может быть, и очень нечестно – не передать Паоле слова Яковантуоно, что нужно вести себя храбро ради детей. Он поудобнее улегся на диване, вытянул ноги и скрестил лодыжки.

– С той историей покончено? – спросил он, зная, что она поймет.

– Не думаю, Гвидо, – ответила она с сомнением и сожалением в голосе.

– Почему?

– Потому что в газетах написали о случившемся как об обычном акте вандализма – из той же серии, что перевернутая урна или вывороченное сиденье в поезде.

Брунетти промолчал, хотя его так и подмывало возразить, и стал ждать продолжения.

– Это не случайность, Гвидо, и никакой не вандализм. – Она закрыла лицо руками, ее голос звучал глухо из‑под сомкнутых ладоней: – Люди должны понять, почему это произошло, они должны знать, что эти типы занимаются отвратительным, аморальным делом и их нужно остановить.

– Ты подумала о последствиях? – спросил Брунетти ровным голосом.

Она убрала руки и внимательно посмотрела на него:

– Я двадцать лет замужем за полицейским – конечно, я подумала о последствиях.

– Для тебя?

– Да.

– А для меня?

– Конечно.

– И они тебя не пугают?

– Пугают.