Напротив, Германа всегда отличало редкостное благоразумие.

А еще нежелание становиться очередным батраком на отцовской пекарне, где уже трудились четверо старших братьев, и помогали все другие дети, включая трехлетнюю Бруни. Не то, чтобы Герман боялся работы, отнюдь, скорее уж он явственно осознавал, что и пекарню, и прочее имущество унаследует старший его братец, уже обзаведшийся супругой и двумя детьми, а прочим...

...кого и когда это волновало?

И в шестнадцать лет Герман сбежал в жандармы.

Всего-то и нужно было отстать от семейства на ярмарке, добраться до палатки вербовщика и поставить жирный крест напротив своего имени. Писать и читать в те далекие времена Герман не умел.

Научился.

Что-что, а желание учиться у него имелось, и, подкрепленное немалым рвением - служба давалась ему легко, а к дисциплине и работе он привык сызмальства - вылилось в звание унтервахмистра, что было само по себе немалым достижением. Остальные в большинстве своем год или два числились анвартерами...

Но речь не о том.

В родной городок Герман возвращаться не стал, а начальство, обрадованное - уж больно много было прошений о распределении в родные места - отправило его, куда сочло нужным.

Город наш всегда отличался особым норовом, и не всякого приезжего готов был принять. Германа принял. И пробуя его на прочность, подкинул ему тело.

Бродяги.

И его бы списать, отправить в обход мертвецкой, указавши в бумагах естественную причину смерти, - в конце концов, кому какое дело до бродяги? Свезли бы на кладбище и прикопали, как есть. Так нет же, к неудовольствию начальства непосредственного и далекого чересчур старательный новичок честно потребовал вскрытия.

...а там...

...вырезанные на теле письмена, оскопление и вытащенные внутренности, которые заменили соломой... отчет заставил начальство задуматься.

Второе же тело не замедлило себя ждать.

Вновь бродяга, и нездешний, ибо этот город не жаловал бродяг. И главное, на сей раз его не стали одевать, равно как и прятать, напротив, выставили на главной площади к ужасу горожан.

Вырезанное сердце.

Голова на пике.

Третье... и четвертое... и штатные некроманты разводят руками, а ведьмы вдруг слепнут, будто некая сила свыше закрывает им глаза. Зато на телах начинают появляться цветы...

- Мне вот прислали, лотос, мать его... священный... черный только, - герр Герман промокнул губы краем платка. - И уши... одной девицы, к которой я заглядывал... да... потом и ее нашли.

Он прищурился.

И лицо изменилось, стало жестким, проглянуло нечто такое...

- Она брюхата была... не знаю, от меня или нет, только... тогда я решил, что найду ублюдков. Сам к инквизиторам попросился. Тогда их понаехало... а без толку...

Интересно.

А я не помню ничего такого... хотя... это ж еще до моего рождения произошло. С другой стороны, некоторые слухи весьма живучи, не говоря уж о тех, что претворяются в легенды.

- Случай помог... твой дядя... знаю, ты с ним не ладишь, но он вовсе не такой мерзавец, как тебе думается. Тогда он захаживал к одной, скажем так, почтенной даме, занимавшейся делом не самым законным... ему нравилось общаться с юными девицами...

Это я заметила.

Но вопрос в том, насколько юны были девицы, что продажа их противоречила законам империи, весьма к слову лояльным в отношении проституции.

- Его... гм... тогдашняя приятельница... попросила о помощи. Услышала, что их собираются продать, но... не в бордель, да... а последними жертвами были аккурат шлюхи. Молоденькие. Чистенькие. Не стоящие на учете. Но шлюхи.

Он щелкнул пальцами.

- Он пришел с этой историей ко мне. А я - к инквизиции... и там уж... за веревочку потянули и вытянули... такое дерьмо вытянули, что тогдашний начальник жандармерии пустил себе пулю в лоб. Его сыночек.