|
— Да, но, видишь ли, он хотел показаться только Деборе, — услышал я собственный голос, — но я его тоже увидел, и это доказывает лишь одно: его может увидеть любой, когда он неизвестно каким образом приобретает физическую форму. — А как он это делает? Мне вновь пришлось прибегнуть к архивам моей памяти и извлечь оттуда учения древних. — Если это существо может собирать драгоценные камни для тебя… — Да, это он может. — …Значит, он может собрать вместе крошечные частички и принять человеческий образ. И тут в мгновение ока я оказался в Амстердаме, в постели с Деборой, и все слова, которые она тогда произнесла, прозвучали снова, словно та ночь повторилась в этой самой комнате. Обо всем этом я рассказал дочери, этой ведьме в моих объятиях, которая то и дело подливала мне вина и которой мне хотелось овладеть не меньше тысячи раз, прежде чем обрести свободу. — Но если ты с самого начала знала, что я твой отец, то почему так поступила? — спросил я, одновременно пытаясь поцеловать ее. Она отстранила меня, как могла бы отстранить собственного ребенка. — Мне нужна твоя стать, твоя сила, отец. Мне нужен ребенок от тебя — сын, который не унаследует болезнь Антуана, или дочь, которая сможет видеть Лэшера, потому что Лэшер ни за что не покажется мужчине. — Она на мгновение задумалась и добавила: — Ты ведь для меня не просто мужчина, ты мужчина, связанный со мной кровно. Значит, все было заранее спланировано. — Но есть еще кое-что, — продолжала она. — Знаешь ли ты, каково это — оказаться в объятиях настоящего мужчины? Почувствовать, что тобой овладевает настоящий мужчина? И почему бы этому мужчине не быть моим собственным отцом, если он самый приятный из всех кавалеров, каких я когда-либо встречала? Я вспомнил тебя, Стефан. Я вспомнил все твои предостережения. Я вспомнил и Александра. Быть может, в эту самую секунду он оплакивал меня в нашей Обители. Кажется, я заплакал, потому что мне помнится, будто Шарлотта утешала меня, полная сочувствия и отчаяния. А потом, в этом я уже уверен, она прижалась ко мне, словно дитя, свернулась подле калачиком и заявила, что мы оба знаем то, что никому больше не известно, если не считать Деборы, а Дебора мертва. Тут она расплакалась. Она плакала по Деборе. — Когда он пришел ко мне и сказал, что мамы нет в живых, я разрыдалась и долго не могла остановиться. А домашние стучали в дверь, звали меня и просили выйти. До той минуты я ни разу его не видела, ни разу с ним не говорила. Моя мать как-то сказала: «Наденешь изумруд, и его сияние поможет ему отыскать тебя, где бы ты ни была». Но теперь я знаю, что он не нуждался даже в этом. Я лежала одна в темноте, когда он пришел. Открою тебе ужасную тайну. До того момента я не верила в его существование! Нет, не верила. В руках я держала маленькую куклу, подаренную мне матерью, — все, что осталось от Сюзанны… — Когда я был в Монклеве, то слышал об этой кукле. — Кукла сделана из кости и волос Сюзанны, так, по крайней мере, говорила мама. По ее словам, после того как Сюзанну остригли в тюрьме, Лэшер принес ей прядь волос, а кость взял на пепелище. А Дебора сделала из них куклу, как велела ей мать. Она потом частенько брала куклу в руки и звала Сюзанну. |
