— Экое легкомыслие, — строго сказал городничий, — а ещё артиллерийский капитан. Мы тоже не одно имение имеем и под Москвой, и в Крыму, во фронте государю и отечеству служили. И сейчас вот служим. Без государевой службы благородному человеку никак нельзя. Долг, польза отечеству — вот первейшие качества дворянина!

— Точно так… Марфа, чаю! Не изволите выкушать?

— Минутку! Я сейчас приглашу попутчицу. Думаю, она озябла.

Сызранский городничий быстро вышел во двор и уже через несколько минут появился с благородной девицей Кравковой. Главным достоинством Варвары Ивановны была её цветущая молодость, но предстоящая разлука с мирской жизнью уже наложила тягостный отпечаток на её милое личико. Судя по всему, мысленно она уже переступила порог монашества и вступила в мир, где времени не существует. Впрочем, мужчин это, казалось, мало занимало. И городничий, и смотритель оказывали ей всяческие знаки внимания. Особенно старался тагайский смотритель: он самолично поспешил к самовару, выбрал самую красивую и чистую чашку для чая, наложил в вазочку клубничного варенья, застелил колени Варвары Ивановны чистым полотенцем. Но эта суета мало затронула будущую отшельницу, она была тиха и молчалива. Напротив, сызранский городничий, выпив горячего чаю, пришёл в возбуждённое состояние.

— Саранские именитые люди провожали меня с большим сожалением. И, правда, мной за короткий срок было сделано немало добрых дел. Представьте себе, город мог остаться без бани! Я спас, отстоял баню, когда вокруг неё полыхали семь домов, крытых соломой. Головёшки так и летели во все стороны, словом, Бородино случилось, а не пожар! Я поспел вовремя и приказал сломать дом, который ещё не горел, но был рядом с баней, можно сказать принёс его в жертву! Я не дал распространиться огню быстрым полётом водяных труб! О сей огненной баталии я написал своему пасынку князю Владимиру Фёдоровичу Одоевскому. Я его за родного сына почитаю! А князь высоко стоит, на вершине, можно сказать, государственного Олимпа! Шутка сказать — товарищ министра внутренних дел графа Блудова!

— Как же, знаем-с! — поддакнул смотритель. — На знаменитых подорожных видели руку князя Одоевского!

— Вот, вот… Всем Саранск хороший город, но полёта мало. Леса, мордва. Я вольные края люблю, чтобы Волга была, нивы на десятки вёрст, птицы хищные над степью. Присоветовал мне князь Сызрань. Город хлебный, рыбный. Опять же купцы-миллионщики жительство имеют. С ними благоразумному человеку есть о чём потолковать.

— А вы, осмелюсь спросить, большую запашку имеете?

— Судите сами, милейший: до тысячи десятин в подмосковном имении и ещё полтора столько в нижегородском. А вы? Тоже, небось, имеете пашенку рядом?

— Всего десять десятин. Батюшкино наследство.

— У меня хлеба в этом году отменные. Управляющий пишет, вот только письмо получил, почти сто пудов с десятины намолачивают.

— Вот счастье! А по всей России, сказывают недород.

— Хозяйствовать с умом надо! — сказал сызранский городничий и постучал пальцем по своему лбу, затем обратился к спутнице. — Варвара Ивановна, голубушка! Чай стынет, а вы не кушаете. Что вы там разглядываете?

Внимание благородной девицы Кравковой было приковано к засиженной мухами литографии на библейскую тему возвращения блудного сына. Кто знает, какие мысли вызвал у неё этот нравоучительный сюжет, возможно, она жалела о своём поспешном решении бежать в монастырь, вспоминала родителей, родную усадьбу, кто знает.

Её телохранитель — городничий хотел утешить беглянку, но всеобщее внимание привлёк шум во дворе. К смотрительскому дому подъехал рыдван, запряжённый парой крепких лошадей, за ним следовали трое крестьянских саней, запряжённых одноконь, нагруженные коробами, рогожными тюками, свёртками и картонками.