|
- Как? где?.. Мирович объяснил. Граф окончательно покатился со смеху... - Вот так придумал! - бархатным певучим горлом выводил Разумовский. - Кто ж тебя ко мне направил? Мирович рассказал о своей встрече с кофи-шёнком графа, который и на квартире, у тёщи своей, обещал его пристроить. - Какой кофи-шёнк? и что ты, диду, городишь? - опять зашевелил поднятыми бровями граф. - Земляк? И толстый? А!.. Так вот оно кто... Юрченко Абрашка! Ну, назвался же, собачий сын, каким титулом... А он у меня за подручного в поварне на людской... Кофи-шёнком же, друже, у меня француз Бриошь, и такая, скажу тебе, шельма искусная да гордая, что Абрашку ещё за вихры отдубасит, как узнает о его самозванстве... Так, так, он самый и есть! И у его тёщи, Бавыкинши, свой дом на Острову... И отлично... Разумовский позвонил. - Езжай же ты, сердце, к ней, - сказал он, - а завтра в эту же пору - или нет, постой, - лучше к вечеру, - будь ты опять у меня, да непременно с сыном и на волах... Тогда и о деле твоём потолкуем. А теперь некогда - еду во дворец. За стеной послышалась суета. Поспешно вошёл разодетый в золотую ливрею слуга, за ним - другой. - Торох, торох, посыпался горох!.. Эка, пентюхи... Вы спите там, - сказал Разумовский, - а тут, чтоб чёрт так и эдак побил вашего батька, добрый человек дожидается... Позвать повара Абрашку. Вошёл Абрам. Мирович глазам своим не верил: куда делась важность мнимого кофи-шёнка - и живот осунулся, и куда-то в камзол спрятался двойной, вспотевший подбородок. - Не пьян сегодня? - спросил, строго хмуря брови, граф. - Ну и отлично! редко с вами, архибестии, бывает... Так вот же что... Бери ты, Абрашка, вот сего сизого голубя к своей тёще на постой, да береги его, слышишь, пуще глазу... Угости там, успокой и покажи ему и его хлопцу столицу... А это ему пока на расход. Граф бросил повару кошелёк. На другой день государыня Елисавета Петровна пила у графа, в Аничковом саду, вечерний чай. Прибыла она из Летнего дворца, где теперь Инженерный замок, на катере с гребцами и с роговою музыкою. Катер въехал из Фонтанки прямо в пруд, бывший тогда среди Аничкова двора. Государыне в саду графом были представлены Яков Фёдорыч и его сын Василий. Мальчик играл императрице на торбане, пел "Горлицу", "Гриця", плясал "трепака" и декламировал хвалебный, в честь царицы сложенный в то время киевскими бурсаками, кант. Государыня прослезилась. Но спустя недели три, когда ей от сената доставили справку о том, за что её покойный родитель отобрал в казну имения Мировичей, она не нашла возможным исполнить просьбу Якова Фёдорыча. - Чудасия, мосыпане, да и полно! - воскликнул, топорща брови, не успевший в своей протекции Разумовский. - Не всё, братику, по-нашему! - пивень каже куд-кудак, а курочка - не так! Но дело твоё, не унывай, ещё выгорит... Докажи, чуешь, что в отобранных у вас поместьях были родовые, собственные маетности твоей матери. А без того - чтоб им болячка! - не можно... убей Бог, не можно... Посуди... сенат в твою пользу не доложит... Сказано: москали! лыком вязано, в лыках ходит, под лыком спит... Видишь, сердце, какие у них прицепки да щупы - на три аршина, собаки, под землёй щупают. |
