Его озадачили крики и песни пьяной черни, вырывавшиеся из грязного тёмного кабака на углу этого дома, рядом с вонючею рыбною лавкой. Он
поднял глаза - на соседнем балконе, выходившем на проспект, были вывешены для проветривания какие-то шубейки, подушки и детское бельё. Убитая
кошка валялась среди улицы.
"Нет, Кенигсберг не в пример лучше и чище Петербурга; там аккуратнее и такого неряшества не позволят!" - подумал Мирович, с трудом
перейдя через растаявшую обширную лужу у спуска с Вознесенского моста. Он вошёл к Рубановскому. Ему сказали, что Василий Кириллыч, хотя и у
себя, но после обеда перед всенощной почивает, а потому, если ему есть надобность, не угодно ли подождать.
Делать нечего. Стал дожидаться Мирович в кабинете. Он устал за день в ходьбе по городу и сильно проголодался. Комната, куда его ввели,
была маленькая, душная. Пахло ладаном и к тому как бы пригорелым постным маслом. Со стены глядел портрет какого-то толстого, крупноносого
протоиерея. В пяльцах у окна стояло неконченное женское шитьё по бархату. На столе у диванчика лежало несколько тощих и серых тетрадок, в
четвёртку, тогдашних "С. - Петербургских ведомостей", две-три книжечки академических "Ежемесячных сочинений", колода старых игральных карт и в
кожаном, закапанном воском переплёте объёмистая книга "Камень веры".
"Ну-ка, что пишут о наших делах с пруссаками? - подумал Мирович. - Как ценят наши победы и что случилось нового после меня?".
Он стал просматривать "С. - Петербургские ведомости".
Новости этой газеты сильно опаздывали. В нумере от 1 марта вести из Парижа были от 1 февраля, из "Гишпании" от 18 января. Где-то была
даже просто оговорка от редакции: "Иностранные газеты не бывали". О делах России с Пруссией ни слова.
"Ну, наших газетиров, - злобно усмехнулся Мирович, - немцы не будут сечь на Невском, коли когда-нибудь возьмут Петербург!".
Он начал перелистывать литературный журнал "Ежемесячные сочинения". В одной книжке было длинное рассуждение о кубовой краске, в другой -
о строении погребов. В нумере за январь была статья из английского "Спектатора" "Разговор между любовью и разумом". Мирович от нечего делать
стал её перелистывать:
Р а з у м. - Весьма бы трудно было, любезная сестрица, сойтиться нам с вами.
Л ю б о в ь. - Не вижу я благоразумия в браках, сделанных только для одной корысти... Когда я возжигаю любовь, то возвышаю низкое
состояние до знатности или повергаю высокое до подлости... Кто много рассуждает - тот худо любит, а кто горячо любит - тот мало рассуждает...
Мирович закрыл книгу, вздохнул и задумался. "Это верно! - утвердительно сказал он себе. - Кто горячо любит, тот не рассуждает".
На дворе между тем стало темнеть. Езда по улицам затихла. В соседней комнате чирикали стенные часы. Сверчок трещал вблизи за сундуком.
Тяжёлая, тёмная лампада теплилась в углу, у киота. Мирович взглянул на иконы.
"Я был во тьме, - подумал он, - и увидел свет... Да, я его увидел... С остриём шпаги у груди меня ввели в заседание франмасонов.. |