— Понятно, — кивнул врач. — Н-ну что же, придется просто подождать. Иногда вот таким образом природа помогает нам сносить непереносимое. Впрочем, по-моему, у нее неплохой запас жизненных сил, и я полагаю, вскоре она начнет понемногу выходить из этого состояния.

Однако прошла целая неделя прежде, чем окутавший миссис Харрис туман начал рассеиваться. А помощь в этом пришла с несколько неожиданной стороны.

Шрайберы уже едва могли выносить ожидание, поскольку за время болезни миссис Харрис случилось нечто важное — нечто такое, что, как они были уверены, быстро улучшит состояние больной; вот только сначала надо было привести ее в себя, чтобы она могла услышать и понять новости.

А началось все с телефонного звонка в один прекрасный день перед обедом. Трубку сняла миссис Шрайбер; мистер Шрайбер тоже был дома — его офис был не очень далеко от дома, и он обычно приходил к обеду. Звонил мужчина — явный британец с прекрасными манерами.

— Прошу прощения, — сказал звонивший, — могу ли я попросить к аппарату миссис Аду Харрис?

— О Господи! Боюсь, не получится, — отвечала миссис Шрайбер. — Видите ли, она больна. Простите, а кто ее спрашивает?

— О Господи! — эхом отозвался мужской голос. — Вы говорите, больна?.. Это Бэйсуотер, Джон Бэйсуотер из Бэйсуотера, Лондон. Надеюсь, ничего опасного?

— Это какой-то Бэйсуотер спрашивает миссис Харрис, — пояснила миссис Шрайбер мужу, прикрыв рукой трубку, а в трубку сказала: — Простите, вы ее друг?

— Я полагаю, что могу так назвать себя, — отвечал мистер Бэйсуотер. — Она просила позвонить ей, когда я буду в Нью-Йорке. Думаю, известие о ее болезни встревожит моего нанимателя, маркиза де Шассань — посла Франции. Я его личный шофер.

Миссис Шрайбер вспомнила собеседника и, опять прикрыв трубку, пересказала все супругу.

— Так пусть зайдет, — кивнул мистер Шрайбер. — Вреда от того не будет, а то еще и на пользу пойдет, заранее не скажешь. Проси.

Двадцать минут спустя мистер Бэйсуотер в элегантной габардиновой униформе, с фуражкой на отлете, появился на пороге Шрайберов и был немедля препровожден в комнату болящей. Миссис Баттерфильд, с самого начала болезни подруги почти непрерывно всхлипывающая, следовала за ним.

Миссис Харрис к этому времени могла сама есть — пила чай и ела хлеб с маслом или печенье, как будто не замечая того, что делает и явно даже не узнавая окружающих.

А мистера Бэйсуотера привела в Нью-Йорк серьезная озабоченность: уже несколько дней в мягком гуле двигателя «роллс-ройса» ему слышался какой-то странный шум; нечуткое постороннее ухо могло бы и не заметить его, но для мистера Бэйсуотера он звучал как гром в летнюю грозу и буквально приводил в исступление. Для него была невыносима самая мысль о том, что что-то может случиться с «роллсом» — да еще с тем, который он имел честь и удовольствие лично выбрать и опробовать!

Все его умение, многолетний опыт и инстинкты шофера Божьей милостью не позволили ему самому отыскать причину или хотя бы место неполадки, и оттого не было ему покоя. Поэтому он и пригнал машину в Нью-Йорк для более тщательного осмотра, с разборкой на сервисной станции «Роллс-Ройс». Он только что поставил лимузин в их гараж и надеялся, что беседа с миссис Харрис отвлечет его от мыслей о своей некомпетентности.

Но сейчас, когда он увидел бледный призрак, оставшийся от крепенькой бодрой женщины, увидел, как посерели и втянулись некогда румяные щечки-яблочки, как затуманились прежде веселые бойкие глазки, — все мысли о злополучных шумах в двигателе мгновенно оставили его, и впервые за много лет он ощутил необычную боль в сердце.