– Я не пойду к незнакомому мужчине в двенадцатом часу ночи, – заупрямилась девушка.

– Не волнуйтесь, художник – женщина. Кроме того, я с вами.

– Вот вас то, может быть, мне и надо опасаться больше всего.

– Бросьте. И это благодарность за то, что я закрыл вас своим телом от пуль?

– Что же вы за человек такой? Охота вам шутить после того, что произошло на наших глазах?

– А что произошло? Одни бандиты убили других бандитов, только и всего. Мы живем в криминальном государстве, какого еще не знала мировая история. Весь фашизм и коммунизм – цветочки по сравнению с тем, что творится в нашей стране. То ли еще будет, поверьте.

– Что же делать? – Девушка внезапно остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Она как то по детски жалобно смотрела своими ясными глазами на Гавра, стоявшего перед ней с непокрытой головой.

Он пожал плечами, хотя ему хотелось подойти и погладить ее по щеке, на которой таял снег.

– Идемте, – пробормотал он. – Мы почти пришли.

Мастерская находилась в подвале высотного дома и по площади занимала несколько квартир. Кроме хозяйки, их встретила целая компания разношерстных осколков интеллигенции, благо, что в этом богемном приюте могла разместиться выездная сессия какого нибудь творческого союза. Художница расцеловалась с Гавром и несколько ревниво оглядела Веру.

– Забавно, что ты всегда появляешься с новой девушкой, – сказала она. – Что будете пить?

– Водку! – неожиданно ответила Вера. – И желательно самую крепкую.

Гавр поперхнулся сигаретой и закашлялся, а художница улыбнулась.

– Я рада, что ты попал в настоящие руки, – сказала она. – Пойдемте, милочка, я покажу вам что где.

Некоторые из «жителей» мастерской встретили новых гостей бурно, другие – вяло, а третьи и вовсе спали. Кто в креслах, а кто у подножия гипсовых статуй.

– Если надумаете остаться, – шепнула хозяйка Гавру, – то у меня есть для вас укромный уголок. Для себя берегла, но чем не пожертвуешь ради старого друга.

– Мы ненадолго.

– Понятно, дня этак на три, – сообразила художница.

– У нас произошла жуткая история, – сказал Гавр.

– Мир до того жуток, что все истории в нем одинаковы. Они отличаются друг от друга лишь оттенком. В одних больше красного цвета, в других – черного. Но почему то все считают именно свою историю самой жуткой.

– Да ну тебя! – отмахнулся Гавр. Он стоял перед картиной, с которой хозяйка только что откинула полотно. Прямо на него смотрело какое то чертовское лицо – не то младенческое, не то старческое, подернутое штрихами и линиями, словно волнами моря, выглядывающее из за них, старающееся вырваться или, наоборот, спрятаться, скрыться, и казалось, с каждым мгновением в нем исчезает все человеческое.

– Чистейшей воды концептуализм, – поставил свой диагноз Гавр.

– Символ нашего времени, – сказала за его спиной хозяйка. И добавила: – Вот он то меня и убьет.

– Конечно. Если вставишь это чудовище в раму и повесишь у изголовья на шнурках от штиблет.

– Нет, я серьезно, – ответила художница, раскачиваясь на пятках. – Картина уже продана одному америкашке за круглую сумму. Почему мы здесь празднуем? Но наше ЧК не дремлет. Какие то подонки, наверняка бывшие комсомольцы инструктора, требуют с меня треть гонорара. Как должное. Словно я продажная девка, а они – мои сутенеры. Уже и до художников добрались. Вот только фиг им! С какой стати? Пусть лучше зарежут. Почему я должна своим талантом кормить всякую сволочь?

– Ты и так ее кормишь, Галя.