Изменить размер шрифта - +
Некоторое время оба молчали. Фарида теребила айвовую ветку, с преувеличенным вниманием рассматривала пожелтевшие листья, спелые плоды. Но вот Алиджан, словно очнувшись от сладкого сна, бросился в дом, вышел оттуда уже в рубашке, взобрался на супу, где шумел самовар, сделал приглашающий жест:

— Думаю, вы все же не откажетесь выпить со мной пиалушку чаю?

— Я уже пила.

— Ну, одну пиалу!..

Фарида сдалась. Присев на край супы, она приняла из рук Алиджана пиалу с чаем, улыбнулась:

— Кто же так полно наливает?

— Фарида… Пока ты сама не станешь тут хозяйкой — я буду наливать до краев! — выпалил вдруг Алиджан и, заметив, как покраснела девушка, засуетился. — Вы усаживайтесь поудобнее… Вот варенье.

— Спасибо, — тихо сказала Фарида.

А Алиджан опять осмелел:

— Мама прямо души в вас не чает. Как вы вместе побывали на свадьбе, она покоя мне не дает: вот бы, говорит, мне такую невестку! Я говорю: а я разве против?.. Чем вздыхать — поскорей бы и брали ее в невестки.

Фариду от этих слов бросило в краску. Она низко наклонила голову. Но ее не оскорбляла откровенность Алиджана — наоборот, ее как раз и привлекали в нем отважная честность и простодушие, заметно выделявшие его, — так, во всяком случае, думалось Фариде, — среди сверстников. Скорей бы он только бросил эти замашки, отдававшие детством, да взялся за ум, нашел свое место в жизни!.. Девушка вздохнула и тут же поднялась с супы: надо же было показать, что не к лицу ей слушать откровения Алиджана.

— Я возьму каскан?.. А вы приходите на манты, через час они будут готовы. Сестра мастерица их стряпать. Придете?

Алиджан кивнул.

— А вы… любите манты? — она значительно посмотрела в глаза Алиджану.

Тот встрепенулся, готовно и озорно, тоже значительно ответил:

— Еще как люблю! Как можно их не любить? Они такие… такие… нежные!

Фарида взяла в кухне каскан. Увидев, что Алиджан встает с супы, намереваясь загородить ей дорогу, она стремглав кинулась к калитке, толкнула ее и убежала с задорным смехом.

 

XIV

 

В чайхане Таджибая, на иве, раскинувшей ветви над небольшим хаузом, пели перепела. Порой их песню заглушал шум проезжавших мимо машин, но как только машины удалялись, чайхану снова заполнял клекот перепелов. Таджибай, подавая посетителям чай, с наслаждением прислушивался к птичьим голосам, — вот поет старый перепел, а вот завел песню птенец, совсем недавно приобретенный чайханщиком… Когда Таджибай подошел к Алиджану, который сидел на сури, свесив ноги, парень одобрительно сказал:

— Гляди-ка, желторотый голос подал!.. — и с уважением добавил: — Силен голосишко!..

Чайханщику, хоть он и сердился на Алиджана, пришлось по душе, что тот со знанием дела говорит о его перепелах. Лицо Таджибая расплылось в улыбке:

— Недели нет, как я привез его из Актепа. Видно, не прогадал…

— Будь спокоен! — заверил его Алиджан. — Еще неделя — он так запоет, — твоего старика обставит.

— Все может быть.

— Да не может быть, а точно! Обставит.

— Дай-то бог!.. Но и старому рано еще на пенсию. Аксакал Хаитбай обещал мне за него целую арбу дынь. Да я не отдал…

— За целую арбу?

— А с какой это стати я своих бедана буду продавать?.. Я ему говорю: если уж вы такой охотник до перепелиных песен, так приходите в чайхану, слушайте, сколько душе угодно. А дыни свои съешьте сами. На что мне целая арба? Живот лопнет. Правильно я сказал?

— В самую точку!

— Ох, и люблю их слушать — хлебом не корми!

— Еще бы.

Быстрый переход