Халниса-хола просияла:

— Свадьба-то как раз в воскресенье! Значит, согласна? — она замялась. — Только надень платье с длинными рукавами.

— Понимаю, — задумчиво произнесла Фарида. — Мы идем на мусульманскую свадьбу?

— Мусульманская — не мусульманская, какая разница! — рассердилась Халниса-хола. — Там будет много старых людей, они привыкли, чтобы девушки одевались скромно… Можешь ты их уважить?

— Да разве я возражаю? — мягко промолвила Фарида. — Как скажете, так и оденусь.

Халниса-хола проворчала что-то, уже миролюбивей; подумав, сказала:

— Хорошо бы платье из атласа. Найдется у тебя?

— Есть одно, да не для такой свадьбы.

— Идем-ка. Поищем у меня в сундуке.

Халниса-хола провела Фариду в большую комнату, открыла заветный сундук, в котором хранилась одежда. И поймала себя на том, что девушка эта стала ей как родная. Они уже держались друг с другом, как свекровь и невестка.

Приняв и приглашение на свадьбу, и все ее условия, Фарида совсем покорила сердце старой женщины.

Одному лишь дивилась про себя Халниса-хола: как мог такой ангел полюбить ее беспутного сына?..

XII

Сама Фарида не спрашивала себя: за что она полюбила Алиджана. Любила и все тут: сердцу не прикажешь! Девушке были известны все его похождения, порой становилось мучительно стыдно за него… Но чаще она испытывала не стыд, а боль и тревогу: что же он делает с собой? Ведь он не такой, каким его считает вся махалля! Когда они вдвоем, он и добрый, и умный, и смирный. И вот это — настоящее в нем, а все дурное — от избалованности и несдержанности. Он вспыльчив, своенравен, но он и сильный, благородный, храбрый!

Фариде никогда не забыть случая, после которого Алиджан, слывший драчуном и лоботрясом, предстал перед ней в новом свете, завоевав ее уважение и любовь.

Было это зимой, а зима тогда выдалась ярая, снежная. Снег валил и валил несколько дней подряд, пышно лег на крыши, дувалы, занес дороги. Ветви деревьев гнулись под его тяжестью, во дворах, вдоль тротуаров выросли огромные сугробы. Снег хрустел под ногами, в иных местах его намело по колено. Небо ненадолго прояснилось, а потом снова затянулось какой-то грязно-желтой мутью, снова на город посыпалась снежная крупа. И ударили морозы. По улицам метался пронизывающе-студеный ветер, колол лицо, щипал уши. Снег на улицах затвердел, лошади и верблюды медленно, осторожно переступали ногами, из ноздрей у них вырывались клубы пара. Колеса тяжелых грузовиков приходилось обматывать цепями, и все равно они буксовали. Стоило прохожему остановиться хоть на миг, как у него коченели ноги. Горожане не ходили, а трусили торопливой рысцой. Холодно, туманно, неуютно… Старики вспоминали, что такая же лютая зима была лет тридцать назад. Говорили также, что небывало жаркое лето уже предвещало и небывало суровую зиму.

Холод загнал стариков в теплые комнаты, да и люди помоложе старались не высовывать носа из дому. Лишь неугомонным ребятишкам нипочем были ни мороз, ни ветер. Их трудно было загнать домой. От веселой возни — в снегу, на ветру — их щеки алели, как спелые гранаты. Зима, заковавшая в лед ручьи и арыки, выстудившая жаркие печи, заставившая прохожих ежиться и дрожать от холода, скрывшая солнце за сплошной белой пеленой, оказалась бессильной перед непоседливой ребятней. Кипевшая в ребятах энергия, негасимый пыл маленьких сердец, чудилось, могли растопить снег и лед, отогреть студеный воздух.

На одной из улиц, выходивших к реке, дети с утра дотемна катались на санках. Под вечер они начали расходиться по домам. Лишь крохотная девчушка в синей шубке задержалась — она так долго и с таким нетерпением ждала, когда же ей можно будет вдоволь покататься с ледяной горки, и вот, наконец, горка вся в ее распоряжении.