Но эта внешняя сила, пронизывающая его движения, казалась лишь
отголоском другой, еще более грозной силы, которая притаилась и дремала в
нем, но могла в любой миг пробудиться подобно ярости льва или бешеному
порыву урагана.
Кок высунул голову из двери камбуза и ободряюще улыбнулся мне, указывая
большим пальцем на человека, прохаживавшегося около люка. Я понял, что это и
есть капитан шхуны, или -- на языке кока -- "старик", то есть тот, к кому я
должен обратиться, дабы потревожить его просьбой доставить меня каким-нибудь
способом на берег. Я двинулся было вперед, предчувствуя, что мне предстоит
бурное объяснение, но в эту минуту новый страшный приступ удушья овладел
несчастным, лежавшим на палубе. Его стали корчить судороги. Спина его
выгнулась дугой, голова совсем запрокинулась назад, а грудь расширилась в
бессознательном усилии набрать побольше воздуха. Я не видел его лица, только
мокрую черную бороду, но почувствовал, как багровеет его кожа.
Капитан -- Волк Ларсен, как его называли, -- остановился и посмотрел на
умирающего. Жестокой и отчаянной была эта последняя схватка со смертью;
охваченный любопытством матрос перестал лить воду, брезентовое ведро
накренилось, и из него тонкой струйкой стекала вода. Умирающий судорожно бил
каблуками по крышке люка; потом его ноги вытянулись и застыли в последнем
страшном напряжении, в то время как голова еще продолжала метаться из
стороны в сторону. Но вот мышцы ослабли, голова перестала двигаться, и вздох
как бы глубокого облегчения слетел с его губ. Челюсть у него отвисла,
верхняя губа приподнялась, и обнажились два ряда пожелтевших от табака
зубов. Казалось, его черты застыли в дьявольской усмешке, словно он
издевался над миром, который ему удалось перехитрить, покинув его.
И тут произошло нечто неожиданное. Капитан внезапно, подобно удару
грома, обрушился на мертвеца. Поток ругани хлынул из его уст. И это не были
обычные ругательства или непристойности. В каждом слове было богохульство, а
слова так и сыпались. Они гремели и трещали, словно электрические разряды. Я
в жизни не слыхал, да и не мог бы вообразить себе ничего подобного. Обладая
сам литературной жилкой и питая пристрастие к сочным словцам и оборотам, я,
пожалуй, лучше всех присутствующих мог оценить своеобразную живость,
красочность и в то же время неслыханную кощунственность его метафор.
Насколько я мог понять, причиной этой вспышки было то, что умерший --
помощник капитана -- загулял перед уходом из СанФранциско, а потом имел
неделикатность умереть в самом начале плавания и оставить Волка Ларсена без
его, так сказать, правой руки.
Излишне упоминать, -- во всяком случае, мои друзья поймут это и так, --
что я был шокирован. Брань и сквернословие всегда были мне противны. У меня
засосало под ложечкой, заныло сердце, мне стало невыразимо тошно. Смерть в
моем представлении всегда была сопряжена с чем-то торжественным и
возвышенным. |