|
Она вдруг покачнулась, и я едва успел подхватить ее. -- О Хэмфри! -- воскликнула она. -- Когда все это кончится? Я так измучена, так измучена! Она уткнулась лицом мне в плечо, рыдания сотрясали ее тело. Она была как перышко в моих объятиях, такая тоненькая, хрупкая. "Нервы не выдержали, -- подумал я. -- А что я буду делать без ее помощи?" Но я успокаивал и ободрял ее, пока она мужественным усилием воли не взяла себя в руки; крепость ее духа была под стать ее физической выносливости. -- Как мне только не совестно! -- сказала она. И через минуту добавила с лукавой улыбкой, которую я так обожал: -- Но я ведь всего-навсего малышка! Услышав это слово, я вздрогнул, как от электрического тока. Ведь это было то дорогое мне, заветное слово, которым выражал я втайне мою нежность и любовь к ней. -- Почему вы назвали себя так? -- взволнованно вырвалось у меня. Она взглянула на меня с удивлением. -- Как "так"? -- спросила она. -- "Малышка". -- А вы не называли меня так? -- Да, -- ответил я. -- Называл про себя. Это мое собственное словечко. -- Значит, вы разговаривали во сне, -- улыбнулась она. И снова я уловил в ее глазах этот теплый, трепетный огонек. О, знаю, что мои глаза говорили в эту минуту красноречивее всяких слов. Меня неудержимо влекло к ней. Помимо воли я склонился к ней, как дерево под ветром. Как близки были мы в эту минуту! Но она тряхнула головой, словно отгоняя какую-то мысль или грезу, и сказала: -- Я помню это слово с тех пор, как помню себя. Так мой отец называл мою маму. -- Все равно оно мое, -- упрямо повторил я. -- Вы, может быть, тоже называли так свою маму? -- Нет, -- сказал я; и больше она не задавала вопросов, но я готов был поклясться, что в ее глазах, когда она смотрела на меня, вспыхивали насмешливые и задорные искорки. После того как фок-мачта стала на свое место, работа наша быстро пошла на лад. Я сам удивился тому, как легко и просто удалось нам установить грот-мачту в степс. Мы сделали это при помощи подъемной стрелы, укрепленной на фок-мачте. Еще через несколько дней все штаги и ванты были на месте и обтянуты. Для команды из двух человек топселя представляют только лишнюю обузу и даже опасность, и поэтому я уложил стеньги на палубу и крепко принайтовил их. Еще два дня провозились мы с парусами. Их было всего три: кливер, фок и грот. Залатанные, укороченные, неправильной формы, они казались уродливым убранством на такой стройной шхуне, как "Призрак". -- Но они будут служить! -- радостно воскликнула Мод. -- Мы заставим их служить нам и доверим им свою жизнь! Прямо скажу: из всех новых профессий, которыми я понемногу овладевал, меньше всего удалось мне блеснуть в роли парусника. |
