— Я пойду, — понизив голос, проговорил он. — Пусть отдыхает. Ничего страшного не произошло.

Зина молчала. Нюта кивнула.

— Идите. — Лицо у нее при этом было недовольное.

Столбовой прошел мимо неподвижно застывшего Женьки и очутился в прихожей. Нюта последовала за ним.

— Это все переходный возраст, — полушепотом успокоил ее Столбовой, надевая плащ. — Увидите, еще пару лет, и он станет таким, как все.

— Не станет он таким, как все. Для этого необходимо, чтобы вы… чтобы у вас… — Она не договорила, однако он понял, что она имела в виду. Что нужно было остаться, не уходить.

— Лучше его сейчас не тревожить, — произнес Столбовой твердо. Шагнул за порог и захлопнул дверь….

…Больше он туда не пришел. Нюта регулярно звонила, сообщала, как обстоят дела. Ей удалось-таки как-то сладить с Женькой: тот постепенно смягчился, пел у нее в хоре, устроился на работу, подстриг свои космы и даже курить бросил. Столбовой был благодарен соседке. Благодарен и спокоен. Все хорошо. Женьке он не нужен, тому без него даже легче. А Зина… что уж о ней говорить, больной человек, этим все сказано.

Почему же вдруг Женины слова о его предательстве пробудили в нем неведомые ранее комплексы? Он и раньше понимал, что виноват, но понимал не сердцем, а головой. Душа его оставалась безмятежной и холодной. И вот теперь, неожиданно, его прихватило. Думать ни о чем не может, днем и ночью — все об одном и том же.

Смешно! Если раньше нельзя было ничего сделать, то что можно теперь? Ну, позвонил он Зине, навестил ее — Женьке-то что от этого? Ни холодно, ни жарко. Кабы тогда Столбовой послушал Нюту и задержался! Это был последний шанс, а он, дурак, не воспользовался им. Ведь не мог же, в самом деле, Женька ненавидеть его. Не мог, что бы он там ни говорил. Столбовой видел, как тот смотрел на него из-под опущенных ресниц — молча взывая о помощи. Так он ее и не дождался, этой помощи….

…Матч давно закончился, экран мерно гудел на одной ноте, но Столбовой ничего не замечал, продолжая сидеть перед телевизором, ссутулившись в кресле. Потом, как-то внезапно, он очнулся и встал. Оглушительно тикали часы, показывая половину четвертого. Столбовой потушил свет, оставив гореть лишь тусклый, зеленоватый ночник, не раздеваясь, прилег на диван. Что-то давило на грудь. Не что-то, а стенокардия, будь она неладна. Не зря же ее в народе так и называют — грудная жаба.

Сон по-прежнему не шел. В голову лезли разные мысли, какие-то обрывочные, не связанные между собой.

…А Женечке-то хорошо было с его Женькой! Правда хорошо — Столбовой видел, как сияли у нее глаза во время их занятий. Стало быть у них натуральная любовь-морковь, как любят говорить его студенты. Чудно…

Он проворочался до самого рассвета. В шесть утра неожиданно затренькал телефон. У него упало сердце — неужто с Аллой что-то? Или, упаси Бог, на даче пожар — там старая проводка, твердили же сто раз, нужно менять.

Столбовой тяжело поднялся с дивана, дотянулся до аппарата…

— Да, говорите.

Это была не Алла. Он молча стоял и слушал — трубка говорила тихим и взволнованным женским голосом. Говорила без перерыва ровно пять минут.