|
В Думе они были представлены хуже чем могли бы, вследствии пренебрежения именно требованиями демократии за которую ратовали. Но они оказались у штурвала государственного корабля. Чего им ещё было желать? Ельцин занялся укреплением своих позиций. На самом деле он может быть просто начал весело жить и пить ежедневно, но институции государства поняли, что одержана победа, и есть хозяин. Институции государства, в первую очередь силовые структуры, — стали тихо укрепляться, стяжать финансирование, полномочия, личный состав, оборудование под себя. Политические организации отрешённые от выборов: Фронт Национального Спасения, Союз Офицеров, Трудовая Россия (уже и без этого раздробленная междоусобными распрями) оказались в начале 1994 года в независимом положении. Власть провела в дамки их заурядных и вялых товарищей, оставив им третьи роли уличных горлопанов. Эта ситуация сравнима с единовременным увольнением бастующих рабочих и наёмом штрейхбрекеров. Весёлые и сытые — теперь они рабочие, а бывшие работяги с кислыми физиономиями мелькают в конце улиц с красными флагами в мозолистых руках. Зюганов как и Жириновский никогда не признают, что сыграли роль штрейбрекеров и тем похоронили и русскую оппозицию и русский парламентаризм и демократию. Они скажут, что у них были добрые намерения и что противостояние власти и общие тенденции в обществе привели к настоящему плачевному положению вещей. Они не признают, но они сыграли роль штрейкбрейхеров, а постепенные компромиссы (принятие Конституции, согласие идти на выборы, когда радикалы были насильственно отстранены от выборов, отказ от расследования кровавой бойни в обмен на амнистию, а затем бесчисленные компромиссы в парламенте) сделали их из штрейхбрехеров — пособниками власти. В конфликте октября 1993 года и в первые месяцы 1994 года выяснилась и вопиющая неадекватность радикальных партий. Только у РНЕ оказалось некое подобие военной организации, по меньшей мере они достоверно выставили сто человек и эта сотня подчинялась единому командованию. Многие организации и партии, выяснилось, оказались диванными. Так, знаменитый в своё время Стерлигов при мне вызвал в Белый Дом своих ребят из Православного Собора, дождался... двоих. Союз Офицеров поставил в Белый Дом большое количество военных, множество генералов, но рядовых молодых солдат явно не хватало. С задачей восстания радикальная оппозиция явно не справилась. Она справлялась и до этого и после этого, с задачей проведения манифестаций: шествий, митингов, но c восстанием все вместе они не могли справиться. Слишком сложное дело. И даже простые операции, такие как попытка захвата Тереховым штаба СНГ — провалились. К середине 1994 года мне стало ясно что русский национализм так и остался дебильным ребёнком, каким он был в 1988 году в самый разгар страстей вокруг движения «Память» — дебильным прыщавым ребёнком в сапогах и портупее, одиноко шагающим среди мерседесов и бэтээров, на которых сидят все в антеннах, как космонавты, бойцы отряда «Витязь». Русский национализм так и остался сектантским гитлеризмом, основанным на первичных эмоциях неприязни к «жидам», к иностранцам, к «чуркам», словом на тех чувствах, которые являются идеалом маргинальных пацанов простаивающих вечерами у метро в своём спальном районе. То, что на эмоциях никакую долговременную идеологию не построишь — по-прежнему оставалось неведомым нашей национально настроенной оппозиции. Я достаточно на них насмотрелся: РНЕ, НРПР, Лысенко, ФНРД, Касимовский, Лазаренко, Иванов-Сухаревский... Самые молодые играли в штурмовиков, те кто постарше — в лабазников общества Михаила Архангела. Аргументация у тех и у этих была времён Бейлиса, или Протоколов Сионских Мудрецов. Знакомство с Баркашовым, кульминацией которого явилась «Конференция Революционной Оппозиции» было для меня последней каплей в море. Целью моих встреч с Баркашовым был альянс левых и правых радикалов, а никак не смешение идеологий: его и нашей. |
