Сил для того, чтобы выкопать павшим могилы, у оставшихся в живых не было.

18. МИНУС ДВА. ТРЕТЬЯ ГОЛОВА КОЛДУНА

Ротенфюрер Ойген ун-Грайм оглядел оставшихся в живых.

Шесть человек осталось, включая его самого. Впрочем, двоих можно было смело числить в покойниках. Нет, спасти их было еще можно, но для этого требовался санитарный самолет, но о нем не стоило и мечтать. Поэтому тяжелораненые были обречены. Они сами понимали это.

Ойген ун-Грайм присел перед первым. Ун-Отто был хорошим солдатом, Ойген сочувствовал ему. И ничем не мог помочь.

— Пора? — еле шевеля синими губами, спросил ун-Отто.

Ойген кивнул.

Штурмманн сжал его руку.

— Ты был хорошим командиром, — сказал он. — А этого засранца Венка я терпеть не мог. Где нож?

— Прощай, — сказал ротенфюрер, вкладывая нож в руку раненого. — Ты тоже был хорошим солдатом. Ты был прекрасным солдатом. Встретимся в Валгалле, кригман.

Ун-Отто сделал все правильно. Ойгену осталось только закрыть ему глаза.

Второй тяжелораненый был из последнего пополнения. У него были две глубокие раны в животе, и он все время требовал пить. Но воды ему не давали, и это усугубляло пытку болью. Увидев присевшего рядом Ойгена ун- Грайма, раненый прикрыл лихорадочно блестящие глаза.

— Я не хочу умирать, ротенфюрер, — сказал солдат.

— Это судьба, — мягко сказал Ойген. — Иначе ты станешь обузой для товарищей. Из-за тебя могут погибнуть другие. А ты обречен. С такими ранами не живут, солдат!

По щекам солдата катились слезы. Ойгену было безумно жаль его, но ничего нельзя было сделать. Тяжелый закон войны: в безнадежных условиях окружения тяжелораненый должен умереть, чтобы не стать обузой для товарищей.

Раненый всхлипывал, не открывая глаз, шевелил губами, и Ойген его понял. Солдату не хватало решимости, ему требовалось помощь.

Он поднялся.

— Энке, — сказал он, умышленно опуская приставку к фамилии, словно ему дано было право возводить людей в истинные арийцы. — Помогите товарищу.

А вот это являлось его правом. Начальник в СС всегда имеет власть над жизнью и смертью подчиненного, он имеет право послать его на смерть во имя интересов сообщества. Сейчас он имел право приказать убить его. Делать этого ужасно не хотелось. Но он обязан был отдать такую команду. Во имя остальных.

Энке с ножом в руке склонился над раненым. Тот последний раз всхлипнул. И затих.

Теперь их осталось четверо.

Четверо против смертельно враждебного леса.

Пока еще живые.

Ротенфюрер выпрямился. Ун-Энке, ун-Кугель, ун-Гиббельн стояли перед ним. Раненые, кровоточащие, но живые. И Ойген обязан был вывести их из этого гиблого места. Они должны были дойти до цивилизованных мест, чтобы потом вернуться и отомстить. Где-то в глубине леса пели тамтамы. Ойген ун-Грайм не знал языка барабанов. Возможно, они сообщали о победе местных над белыми пришельцами, быть может, они пели гимн черным храбрецам, ему это было безразлично. Трое солдат стояло перед ним. Их предстояло вывести из леса.

— Пошли, — сказал Ойген ун-Грайм, ротенфюрер СС.

И они отправились в обратный путь. Горстка храбрецов из павшего воинства. Ничтожная горстка храбрецов.

Тростник, шурша и похрустывая, расступался перед ними и смыкался за их спинами, под ногами чавкала болотная жижа, жужжали мухи и мошкара, гудели шмели, и все вокруг было мирным, спокойным, словно совсем недавно в глубине зарослей не бушевала кровавая схватка. Репеллентов почти не осталось, мошкара донимала, через несколько часов безостановочного движения, когда они приблизились к лесу, раны загноились и немилосердно чесались, но трогать их было нельзя.