На самом деле, когда Вик читал эту сказку сильнее всего ему представлялось чувство тепла и защищенности, когда гусь брал Нильса под крыло. Теплый пух обволакивал, затмевая собой все остальное, целый мир. Целый белоснежный, теплый мир, мерно качающийся в такт чужому дыханию.

Такое же чувство возникало, когда этот голос с ним говорил. Когда он так спокойно, так уверенно указывал, что делать, и мир становился понятным. Но в этом признаться было стыдно.

И конец у сказки был какой то неправильный, злой. Вик его забыл и вспоминать не хотел.

«Хочу. Спасибо тебе», – с искренней радостью отозвался голос, который теперь звался Мартин.

– Мартин… а у тебя больше нет… огоньков?

«У меня лучше есть. Смотри», – усмехнулся Мартин.

И откуда то из под запястья Вика выплыла рыбка. Светящаяся золотисто розовым светом, пятнистая, похожая на китайского карпа, которого он видел на картинке в детской энциклопедии.

Плеснула по темноте хвостом и взвилась куда то к потолку.

«Смотри. Темнота – это море. Много теплого, черного, накатывающего волнами», – тихо говорил Мартин.

И его голос был словно накатывающие волны. Словно шорох прибоя, пеной гладящего песок. Глядя, как рыбка неторопливо кружит вокруг лампы, Вик закрыл глаза. Всего на минутку. Просто веки вдруг стали слишком тяжелыми. Сейчас он откроет глаза и…

Мартин открыл глаза. Вик спал, и не видел, как он улыбается, катая на языке имя. Свое настоящее, человеческое имя.

Мартин. Как месяц март. Как обещание чего то хорошего. Мар тин.

Но спустя минуту радость утихла, уступив тоске. Это вторая ночь, которую он помнит на этом свете. И он отчаянно ясно осознает его логику. И еще – безвыходность своего положения.

Этот мальчик брошен. Его отец не просто равнодушен, он жесток. Он преступник, калечащий ребенка своим уродливым восприятием мира. Бить и морить голодом собак? Что говорить о человеке, за которым он сегодня перемыл кучу грязной посуды, чтобы накормить ребенка пустой кашей на воде из чистой тарелки?

И главное – ему весь день пришлось есть эту гречку, потому что отец уехал в обед и вернулся поздно ночью, пьяный, зато с пакетом продуктов. В пакете – булка хлеба, пакет молока и лоток яиц. Ни одного целого яйца не было. Мартин, чертыхаясь, переливал отдающие картоном яйца в миску и вылавливал осколки скорлупы.

Ему самому на гастрономические предпочтения отца Вика было наплевать. Он вообще не испытывал потребности в еде и не понимал, какое в ней удовольствие. Но даже его опыта хватало, чтобы знать, что ребенку нужно нормально есть.

Мартин вытаскивал из закоулков памяти все, что Вик когда то забыл. Что слышал украдкой. Осмыслял прочитанное им, увиденное, услышанное – он учился. Учился все то время, что был в сознании, безостановочно анализируя бессвязные потоки памяти и обрывки знаний. Нужно помочь вырасти этому ребенку. Мысли о том, что будет с ним самим, Мартин гнал от себя. Что будет? А ничего не будет. Он никогда не сможет любить. Никогда не получит профессию. Никогда не заведет собаку. Не женится. У него не будет собственных детей. Не будет.

Никогда.

И, может быть, он скоро умрет. Может он вообще воображаемый друг Вика, а через год он пойдет в школу, заведет настоящего. И тогда он, Мартин, станет не нужен и будет забыт. Навеки заперт в темноте.

Но к чему тревожиться об этом сейчас.

Об этом он будет тревожиться когда нибудь потом. А Вик вырастет. Выучится, женится и заведет детей. И собаку.

И, проведя ладонью по лицу, Мартин закрыл глаза, отпуская сознание. Он не станет говорить Вику, что слышал мысли про гусиный пух. И что именно эти мысли придают сейчас его жизни единственный смысл.

Действие 3

В воде, в небе и в темноте

Нет никого.