– О чем? – спросила женщина, подавая ему руку.

– Она о леди с зелеными рукавами, которую любил человек, который написал эту песню. О несчастной леди… – Он легко задвинул табурет ногой под стол, не позволив Галине запнуться. – О которой известно только то, что она носила одежду с зелеными рукавами, и ее отчаянно любил один мужчина.

Мартин улыбался. На его глазах эта женщина превращалась в кого то совсем другого. Кого то, кем она была когда то. Даже ее глаза перестали казаться такими холодными.

Он почти физически чувствовал, как лопаются натянутые в ее душе нити. Немного. Несколько из сотен тысяч. Но она явно так привыкла к их натяжению, что освобождение даже от нескольких чувствовалось удивительно ярко. Ведь не было важно, что за слова она говорила. Важно было, зачем она говорила их.

– Ты думаешь, у меня никогда не было мужчин, которые умели танцевать или читали стихи? – опомнившись, сказала она, снова исказив только что посветлевшее лицо ледяной усмешкой. Песня замолкла, поперхнувшись последними аккордами.

– Хотите, я почитаю вам стихи? Готов поспорить, что таких не читал не один.

– О чем же? О любви?

Мартин почувствовал, как ее пальцы похолодели. Женщина остановилась и забрала у него руку. Она неотрывно смотрела на него, но ее взгляд больше не имел над ним никакой власти.

– Почти. Слушайте. Как зеркало своей заповедной тоски, Свободный Человек, любить ты будешь Море…

Он нашел это стихотворение в одной из немногих Ришиных книг. Темно бордовая обложка, несколько золотистых стеблей – сборник стихов Шарля Бодлера. Там было много стихов. Разных. Странных. Жестоких. И иногда – удивительно прекрасных.

– Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны. Кто тайное твое, о Человек, поведал?.. – горько спросил Мартин, задумчиво глядя перед собой и рисуя кончиками пальцев волны в воздухе. – Что ж долгие века без устали, скупцы, вы в распре яростной так оба беспощадны!..

Закончив, он на несколько секунд замер, глядя на собственную руку так, будто впервые ее видел.

– Я пойду. Передам Ире, что вы за нее волнуетесь, – будто опомнившись, сказал он, вставая.

– Приходи, когда Славу выпишут, – задумчиво сказала Галина, провожая его к двери. – Я… я с ним поговорю. Про театр и про колледж. Он отпустит Иру.

Она закрыла за ним дверь, не сказав больше ни слова.

Вик молчал, пытаясь осмыслить только что произошедшее. Мартин твердым шагом вышел за забор, опустился на колени и зачерпнул полную пригоршню снега.

«Мартин, да что же это за херня то такая?» – наконец спросил Вик, глядя, как Мартин остервенело растирает лицо.

– Это? Очередная деревенская дура.

…

Через четыре дня Риша вернулась домой. Ее привезла Мари – раздраженная, мрачная и непривычно молчаливая. Риша выглядела лучше – немного растерянной, но почти здоровой. Кажется, у нее были подкрашены глаза, и кажется, Мари дала ей свою куртку. Когда Риша обняла ее у машины, Вику показалось, что Мари ее оттолкнет или сама отшатнется. Но она только бросила на Вика злой взгляд из за ее плеча, прошипела что то дружелюбное и поспешила уехать.

Вик видел, как машина скрылась за поворотом. Слышал, что мотор затих, а потом раздался частый, истеричный визг клаксона, будто Мари била по рулю кулаком. Из соседнего дома раздался раздраженный мужской голос и полный ненависти, далекий от изящных конструкций, ответ Мари. Наконец, мотор снова завелся и шины медленно зашуршали по снегу.

Все это слушал Мартин. Думал, как хорошо, что дорогу до станции стали чистить и что снега в этом году немного, иначе пришлось тащить больную девочку по сугробам или искать кого то с более проходимую машину.