Слишком развязно он себя вел. Слишком импозантно выглядел. И слишком явно нарочно раздражал соседку. Мужчина в сером, которого, кажется, тоже утомила эта сцена, мягко придержал его за руку и начал что то говорить.
– Вик, хватит пялиться на этих фриков!
Рита встала со ступенек и бесцеремонно развернула его к себе, сбивая мизантропический настрой Виконта.
– За нас, за премьеру, и чтобы сегодня твоя подружка произвела больше впечатления, чем режиссерские таланты Мари! – сказала Рита, делая глоток из серебристой фляжки. – Возьми, там не спирт. Коньяк, отцовский, из города.
Вик хотел отказаться, но потом, подумав, сделал глоток.
Коньяк обжигающей тяжестью скользнул вниз, разливаясь в крови будоражащим теплом. Совсем не похоже на мутную апатию, застывающую на лице отца, когда он напивался.
Он вернул Рите фляжку, и она передала ее Рише. Та только покачала головой.
– Пей, – внезапно настояла Рита.
Риша подняла на Вика глаза, и ему не понравился ее взгляд – в нем была смесь вины и страха. Она торопливо сделала глоток и вернула фляжку Рите.
– А теперь, ко тя точ ки, удачи нам, – умело скопировала Мари Рита и одним глотком допила коньяк. – Свет, занавес, третий звонок.
Рита протянула руку ему, а потом Рише. Он почувствовал, как она горячей, сухой ладонью сжала его пальцы. Увидел, как она кладет ладонь сверху на Ришину руку: «Не бойся».
В этот момент он был благодарен ей как никогда прежде.
Зал медленно погружался во мрак. Здесь не было огромных окон, которые нужно было закрывать фанерой. Мари не приходилось самой настраивать свет и следить за музыкой. Вик стоял за занавесом, прикрыв глаза, и медленно считал такты нарастающей мелодии.
– Быть – или не быть? – начал он первый монолог, произнося слова в такт шагам.
Зал казался ему темнотой Мартина – полной неясных очертаний, призраков, и голосов. Он стоял посреди сцены в единственном пятне света, и, когда он говорил, рукава белоснежной рубашки оставляли в воздухе светящийся росчерк.
Вик прервал монолог, прислушиваясь к тишине и считая такты. Он не видел, не слышал, но знал, что к нему в темноте неслышно подходят Матвей и Рита.
– Я виноват, я один виноват во всем, слышите! Заберите меня, не ее! – крикнул он, досчитав секунды.
За кулисами истерично и зло засмеялась Мари – вместо Риты, которой никак не удавалось добиться такого инфернального звучания.
Хриплый, прерывистый хохот, словно вороний грай, покатился по залу. Вик почувствовал, как его хватают за запястья и отдергивают в темноту. Он быстро прикрыл рубашку оставленным ему черным плащом и отполз за сцену.
Рита с Матвеем кружили по сцене свой странный ломаный вальс. Освещение сменилось – теперь сцена была покрыта сероватым светом, похожим на туман. Каблуки Риты стучали в такт мелодии. Время такта Китти еще не пришло.
Фокстрот с манекеном. Одна живая женщина и ее деревянные куклы.
Риша едва слышно всхлипнула. Приближался ее выход. Вик посмотрел на нее, приготовив какие то ободряющие слова. И подавился ими.
Она смотрела на него с выражением полной безысходности и тихо мотала головой: «Нет! Не пойду…»
Вик почувствовал, как в душе нарастает мутная, животная злость. Он не мог защитить ее от этих людей, от Мари, от проклятых «Дождей» и от самой себя. Бесполезны любые правильные слова. Опять, снова.
И он сделал единственное, что пришло ему в голову.
Вик схватил Ришу за запястье и грубо притянул к себе. Он целовал ее как никогда до этого – в его душе плескалась вырванная из тьмы, задавленная злость. Это Виконт оживал где то в багровой темноте. И он целовал, упиваясь ощущением момента власти, не думая ни о ее стершейся помаде, ни о помятом платье, ни о собственном гриме. |