— Генерал, куда поплелся? Ты разве запамятовал: мы ещё не пили за здравие красавицы цесаревны Анны Петровны, супруги славного герцога Голштинского.

— За Анюту? — Девиер икнул. — С наслаждением. Ик!

— А теперь за супруга её, важного воина…

— Пьем, полковник! А скажи, правда, что ты к нашей матушке Екатерине Алексеевне — хи-хи! — в окно лазил. Ик! А ты, Софья, что кручинишься? Ну, болеет твоя тетушка царица, а все равно печалиться нельзя. Давай танцевать! Богатырёв, я тебе, бабий угодник, приказываю: приведи итальянских музыкантов, да быстро. Жжелаю танцевать!

В этот момент в зал вошла цесаревна Анна Петровна. Девиер, комично растопырив руки, стал кланяться:

— А я нынче пил твоё здоровье, Анна Петровна! —

Не удержавшись, он грохнулся на паркет, ухватил за край платья цесаревну. — Давай вместе выпьем…

Вокруг, тщетно пытаясь скрыть улыбки, толпились придворные. Меньшиков криво усмехнулся и незаметно для других подмигнул Богатырёву. Тот стремительно покинул зал: пошёл диктовать записку о случившемся.

Последний указ

26 апреля 1727 года состоялся Высочайший указ о назначении следствия и суда над генерал-полицмейстером Антоном Девиером.

В послеобеденный час, когда петербуржцы, воспрянув ото сна, вышли на вечереющие улицы, подьячий выкрикивал на Троицкой площади указ Государыни:

— Сего апреля 16-го дня во время нашей, по воле Божьей, прежестокой болезни пароксизмуса, все доброжелательные наши подданные были в превеликой печали, я, Антон Девиер, в то время будучи в доме нашем, не только не в печали, но и веселился и плачущую племянницу нашу Софью Скавронскую вертел вместо танцев и говорил ей: «Не надо плакать!»

Государыня цесаревна Анна Петровна, в безмерной печали быв и стояв у стола, плакала. В такой печальный случай Девиер, не отдав должного рабского респекта, но в злой своей продерзости говорил её Высочеству:

«О чем печалишься? Выпей рюмку вина».

Когда входила Государыня Цесаревна Елизавета Петровна в печали и слезах, и перед её Высочество по рабской своей должности не вставал и респекта не отдавал, а смеялся о некоторых персонах.

Как объявил Его Высочество Великий князь, Девиер говорил ему: «Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше, а матери твоей не быть уже живой. А ещё, сговорился ты жениться на дочке Меньшикова, а она станет за полковником Богатырёвым волочиться, тогда станешь люто ревновать».

Подьячий перевел дух, откашлялся, сплюнул на помост и, торжественно разделяя слова заключил:

— «И за те злые слова против Бога и Императорского Величества повелеваю учинить розыск… Подлинный указ за собственную рукою её Императорского Величества подписан»…

Меньшиков самолично пожаловал в пыточный застенок. Девиера вздернули на дыбу. Поначалу генерал упирался, но после двадцать пятого удара во всем повинился.

Светлейший князь торопил судей. Утром шестого мая Меньшиков дышал в лицо полуобморочной Императрицы:

— Девиер и его сообщники дерзали определять наследника российского престола по своему воровскому произволу, желали противиться сватанью Петра Алексеевича на законной невесте — моей дочери Марии Александровне… Матушка, держи перо, давай подсоблю, вот тут начертай подпись. Вот и хорошо!

Меньшиков облегченно вздохнул и перекрестился:

— Теперь то с него шкурку сволоку! Через два часа Государыня скончалась.

Эпилог

Пятнадцатого мая приговор привели в исполнение. Несчастного Девиера, ещё не пришедшего в себя после пыток, обнажили и привязали к «кобыле».