– Возможно, ты прав.

Осторожно, почти благоговейно, Бишоп снял жену со своих колен и положил ее рядом с двумя дочерями. Он поднялся на ноги и встал над окутанными одеялами фигурами. По его щекам текли слезы.

– Я взывал к Богу, но Он не слышал меня. Отец, где Ты?

У Ноа не нашлось ответа на этот вопрос. Кризис веры не та проблема, которую он знал, как решить.

– Пойдем со мной. Ты останешься с нами. У нас есть свободная спальня в доме в «Винтер Хейвене».

Тень пробежала по лицу Бишопа.

– Я не уйду.

Ноа открыл рот.

– Что? Ты не можешь остаться здесь.

– Это мой дом. Моя церковь. Мои люди.

– Но… это место преступления. Здесь тела повсюду.

Лицо Бишопа приобрело еще более глубокий оттенок серого. Он закрыл глаза, его плечи дрожали.

– Мне жаль, – извинился Ноа. Те самые слова, которые он ненавидел произносить.

Бишоп открыл глаза и потер лицо.

– На рассвете голодные семьи выстроятся на улице. Если меня здесь не будет, им нечем будет кормить своих детей.

– Эти семьи могут обратиться за помощью в школьный приют. Не тебе одному нести это бремя.

– Я сам избрал эту ношу. Я буду продолжать нести ее, сколько смогу.

Ноа уставился на него, ничего не понимая.

– Почему? Почему ты вообще хочешь остаться?

– Это мое призвание. Бог направил меня сюда. Бог все еще здесь, несмотря на то, что ты можешь думать. Возможно, Он позволил моей семье покинуть этот мир, но моя вера не поколеблена. Я все еще верю. Я всегда буду верить. Он не оставил меня, и я не оставлю Его. Я не откажусь от своего призвания помочь этому городу пережить его самые темные дни.

Возможно, это делало его глупцом, но Ноа всегда восхищался непоколебимой верой Бишопа в нечто большее, чем он сам. Иногда Ноа хотелось, чтобы у него самого нашлось что то большее, на что он мог бы опереться, чем собственное хрупкое и неверное «я».

Но это. Это было что то, чего он не мог понять.

– Еда и припасы здесь принадлежат церкви. Если меня здесь не будет, что с ними станет?

Ноа не смог ответить на этот вопрос.

– Совет конфискует их. Возможно, часть попадет к людям. Но часть попадет на полки богатых и влиятельных. Таков порядок вещей. Так было всегда. Это десятина Господа. Сто процентов ее принадлежит тем, кто в ней нуждается – а не тем, кто хочет украсть ее для себя.

Ноа покачал головой.

– Бишоп, я не хочу этого говорить. Правда не хочу. Но это место преступления. Ты не можешь здесь оставаться.

Лицо Бишопа ожесточилось. Он навис над Ноа, его мощные мышцы напряглись и стали выпуклыми, в нем появился устрашающий солдат.

– Пока ты не наденешь на меня наручники и не вытащишь отсюда, я не уйду. Ты готов это сделать, Ноа?

Ноа не был готов. Он сомневался, что кто то другой тоже. Не сейчас. Не после всего этого.

– Я буду спать в ванной в конце коридора. Там есть одеяла. У меня есть вся необходимая еда и вода. Я остаюсь.

Ноа разочарованно вздохнул.

– Хорошо. Я прослежу, чтобы тебя не беспокоили. Мы храним умерших в похоронном бюро. Там не будет места для всех этих… – Он чуть не сказал «трупов», но остановил себя. – Девочкам и Дафне найдется место. Будет. Я свяжусь…

– Я похороню их. Сегодня вечером.

Ноа замялся.

– Ты просто не сможешь – земля замерзла.

– Сначала я разожгу костер.

– Это не имеет значения. Ты не можешь просто закопать тела на заднем дворе…

– Ты еще не понял, Ноа? – Гнев боролся с печалью, омрачающей черты лица Бишопа. – Все кончено. Все рушится. Что мне делать? Позвонить в похоронное бюро? Запросить гробовщика? Они не на работе.