|
Премьер министр едва подавил в себе острое желание наброситься на него с кулаками и осыпать эту ненавистную физиономию градом ударов. Враждебное молчание прервал президент. – Вот что я вам скажу: почему бы вам обоим, ребята, не сойтись завтра на рассвете на берегу Потомака, а? – предложил он. – Мы с Артуром будем секундантами, а пистолеты и мечи я, так уж и быть, где нибудь одолжу. Лексингтон сухо поинтересовался: – А какое оружие вы бы сами порекомендовали? – Ну, на месте Джима я бы выбрал пистолеты, – усмехнулся президент. – Единственный корабль, которым Левину за всю его жизнь удалось покомандовать, на стрельбах ухитрился не поразить ни одной мишени. – Снаряды то никуда не годились, – пробормотал адмирал, и впервые подобие улыбки мелькнуло на его лице. – А разве не вы в то время были министром ВМС ? – Кем я только не был, – протянул президент, – сразу и не вспомнишь. Несмотря на несколько спавшую напряженность, жаркие волны гнева продолжали накатывать на Хаудена. Он жаждал нанести контрудар, ответить американцам тем же, опровергнуть все сказанное, выложить им все, что вертелось у него на кончике языка: обвинение в жадности едва ли было уместно со стороны страны, ожиревшей и отяжелевшей от богатства… И уж не Соединенным Штатам обвинять канадцев в трусости – сами то они практиковали корыстный и эгоистичный изоляционизм до тех пор, пока не были вынуждены отказаться от него под угрозой смерти… Даже нерешительность и колебания Канады были много лучше, нежели грубейшие промахи и наивная неумелость американской дипломатии с ее грубой верой в доллар как ответ на все проблемы… Америка с ее непоколебимой уверенностью в неизменности своей правоты, с ее нежеланием понять, что иные концепции и иные системы правления тоже могут иметь свои благие стороны, с ее упрямой поддержкой в зарубежных странах марионеточных и безнадежно дискредитировавших себя режимов… А у себя дома бойкие и насквозь лживые разглагольствования о свободе – из тех же уст, что, не стесняясь, вовсю поносят любого инакомыслящего.., да много кое чего еще найдется сказать, очень много… Джеймс Хауден чуть было не начал говорить.., яростно, бессвязно.., но вовремя себя остановил. “Иногда, – мелькнула у него мысль, – молчание есть лучшее проявление государственной мудрости. Никакое перечисление ошибок и упущений не может быть односторонним, и большая часть из того, что наговорил здесь адмирал Рапопорт, как ни горько, была правдой”. Кроме того, каким бы человеком ни был Рапопорт, глупцом его не назовешь. В глубине души премьер министр инстинктивно подозревал, что перед ним разыграли спектакль, в котором его же самого и сделали невольным участником. Не было ли это умышленной попыткой, искусно осуществленной адмиралом, вывести его из равновесия, подумал Хауден. Может быть, и так. Может быть, нет. Но от свары пользы все равно никакой не будет. Хауден исполнился решимости не дать увести себя в сторону от основной проблемы. Не обращая внимания на остальных, он остановил взгляд на президенте. – Хочу, чтобы все было совершенно ясно, – заявил он ровным голосом, – без уступки по вопросу об Аляске никакого соглашения между нашими двумя правительствами быть не может. – Джим, но должны же вы понять наконец, что все это просто немыслимо, – президент казался столь же спокойным и владеющим собой, как и всегда, однако Хауден заметил, что пальцы его правой руки нервно барабанят по столешнице. – Не могли бы мы возвратиться немного назад? – предложил президент. |
