Относительно большие личинки головастиков с тонкими изогнутыми носами и тёмными головками уркнули прочь, избегая течения.

Мартин перевернулся, открыл глаза и почувствовал лёгкое покалывание в веках. Он сделал несколько движений, хотя при таком торможении это было противопоказано, можно было потревожить защитные поля.

Лучше всего было не двигаться совсем, что большинство детей и делало.

Тереза и Ариэль тихонько переговаривались рядом, обсуждая других детей. Сейчас они говорили о постоянном хладнокровии Ганса. Сам же Ганс беседовал с Теодором, хотя они никогда не были близкими друзьями, даже редко разговаривали друг с другом. Ганс поинтересовался, что Теодор думает о Мартине, следовало ли тому становиться Пэном.

– Он сам не хочет быть Пэном, – ответил Теодор. – Ему кажется, что это для него слишком тяжёлая ноша.

– Ты думаешь, я должен взять её на себя?

– Никому, кто в мыслях стремиться стать Пэном, не следует им становиться, – твёрдо сказал Теодор.

– Но я же не стремлюсь к этому… – Но нечто, похожее на надежду появилось на лице Ганса.

А Тереза и Ариэль уже обсуждали фасоны платьев, которые Венди будут носить, когда выполнят работу и выйдут замуж в каком‑нибудь другом мире.

Тереза представляла себя в церкви – в белом платье невообразимо красивого фасона, украшенном бриллиантами, в её волосах сверкали рубины, изумруды, аметисты, гранаты, сапфиры, а на руках – браслеты из исландского полевого шпата, азурита, аргонита и синей ляпис‑лазури. Теодор, одетый в костюм, изготовленный всецело из бабочек, мотыльков и мошек, вёл её к алтарю, где ожидал Мартин. За ним открывался мир, ещё более прекрасный, чем Земля. Но, подумав так, Тереза ощутила вину, будто она совершила предательство.

Потом девушки разговорились о детях. Ариэль посетовала, что она вряд ли станет хорошей матерью, слишком трудно ей даются отношения с другими, не очень‑то она приветлива с окружающими. Но Тереза возразила, сказав, что сработают инстинкты, и, скорее всего, все они станут нежными матерями.

Они провели в этой крошечной комнаты три дня, – то спя, то разговаривая. Ели они нечасто, пища при таких нагрузках практически не усваивалась – объёмные поля противостояли росту новых молекул тела.

Дно Вселенной, как и следовало порочному месту, было более ярким, чем её верхушка. «Спутник Зари» падал из темноты чуть вырисовывающегося сплетающегося кольца звёзд со скоростью в три четверти световой. Теперь же «Черепаха» снизила скорость до одной сотой. Но это удалось лишь благодаря огромному расходу горючего, запас которого можно было возместить лишь в случае победы над противником.

Они падали в самое пекло, их прямой поначалу курс постепенно изогнулся, подобно искусно выполненной электропроводке. Они продолжали торможение – и вот уже скорость не превышала одной тысячной, а затем и одной десятитысячной скорости света .

И тем не менее, они все ближе и ближе подходили к убийцам.

Освободившись от сильного гнёта скорости, дети походили теперь не на быстрые божества, а скорее на голубей, сидящих в носу медленно передвигающейся бомбы, незаметно пробирающейся сквозь звёздную систему Полыни.

Мартин открыл глаза и развёл руками, наслаждаясь отсутствием покалывания и гнёта большой скорости.

Тереза, уже проснувшаяся, легонько хлопнула его по плечу.

– Все закончено, – сказала она. – Мы прибыли.

В первые часы свободы от связывающего суперторможения дети заново знакомились с кораблём. Мартин провёл их от носа до кормы, следуя карте, спроектированной жезлом.

«Черепаха» приняла форму припляснутой гантели – третий дом‑шар расщепился на два полушария. Нос превратился в простой обтекатель на притуплённой поверхности передней полусферы, практически исчезла хвостовая часть.