— Э, дорогой, куда ты так торопишься? — хозяин откровенно глумился над ним, даже не пытаясь скрыть своего издевательского тона. — В барак ты всегда успеешь, лучше посиди с нами, выпей… Налить ему!.. Пей, не стесняйся, закусывай — я хочу, чтобы все было, как у людей.

«Зэк» ошарашенно посмотрел на Ахмета, пытаясь понять, что скрывается за его улыбочкой, и одним залпом осушил протянутый ему кем-то из таджиков стакан.

— А как твое имя? Мы еще не слышали.

— Петром меня зовут. Петр Корнейчик. Да и пойду уже, пожалуй, завтра на работу рано вставать.

Не хочу вам мешать… — он начал медленно приподниматься, униженно раскланиваясь, но тут же строгий окрик хозяина остановил его, снова пригвоздив беднягу к стулу:

— Сядь, свинья неблагодарная! Игра только началась!

Ахмет яростно сверкнул глазами и властно указал на второго рулетчика, с револьвером в руке стоявшего за спиной несчастного «зэка».

— Этот человек вложил триста своих долларов и проиграл. Неужели ты не хочешь ему помочь? Он должен вернуть свои деньги. И поэтому мы сейчас все вместе будем играть дальше, во втором туре.

Ясно?

Ахмет выложил из кармана стодолларовую купюру и положил перед собой на стол.

— Объявляется игра: Мурат против Петра. У одного — голова, у второго — один патрон в барабане.

Я ставлю сто долларов на то, что повезет Петру. Кто согласен — клади деньги сюда. Кто против — клади около Мурата. Ты сам, Мурат, по нашим правилам Можешь на этот раз ничего не ставить — если выиграешь, получишь свою долю наравне с остальными выигравшими. Ставка для всех одинаковая — сто долларов.

Вскоре на столе перед Ахметом лежало шесть сотен, а сторонники Мурата выложили тысячу триста баксов.

Прозвучала команда хозяина, щелчок — и Ахмет сгреб все деньги, честно разделив сумму на шесть частей и раздав каждому, кто поставил так же, как он.

— Молодец, Петр, хорошо сыграл — мы на сто процентов благодаря тебе «поднялись»! — поблагодарил он «зэка» невесть за что…

Второй этап кровавой игры продолжался минут двадцать. Деньги кочевали из одного кармана в другой, револьвер глухо щелкал, а Петр обреченно пил водку, потеряв к происходящему, как показалось Банде, всяческий интерес.

Скоро все было кончено. Раздался выстрел, и на стол тяжело повалился Петр. Пуля прошла через его голову далеко не так аккуратно, как у Федора. Ранение, безусловно смертельное, оказалось сквозным, и вышла пуля где-то на шее, рваной окровавленной раной вспучив обрывки мышц и кожи. Из раны густо, пульсирующими потоками, потекла темно-красная кровь, заливая стол, мясо, хлеб…

Банда, слишком много повидавший на своем веку — видевший и смерть, и кровь, носивший за бронежилетом вытекший глаз товарища и счищавший его мозги с собственного обмундирования, — на этот раз не выдержал. Ведь это была не война — простое убийство. Он не смог вынести жуткого зрелища и бросился вон из столовой, спеша на свежий вечерний воздух.

Следом за ним выскочил Хлыст, и без того всегда круглые и удивленные глаза которого стали сейчас похожи на два медных пятака царской чеканки.

— Суки! — шептал он. — Шакалы! Банда, я их всех порежу, всех постреляю. Не дам жить гадам!

— Порежем, Хлыст, обязательно. И постреляем.

Только момент найдем подходящий… А пока тихо — идут. Кажется, трупы вытаскивают. Ублюдки гребаные…

С того дня чувствительность и сентиментальность русских охранников стала главной темой разговоров между таджиками. Каждый из них считал за честь напомнить Банде и Хлысту об их «позоре» — о том, как они, сами русские, тем не менее испугались русской рулетки, испугались одного только вида человеческой крови.