— Эй, Хлыст, пошли поможешь, я сейчас баранчика резать буду — крови много будет!..

— Банда, приходи сегодня в столовую в русскую рулетку играть — глядишь, если не обрыгаешься, за один вечер много денег сможешь заработать!..

Правда, после нескольких зубодробительных ударов Банды шуточки прекратились, но отношение недоверия и пренебрежения к Хлысту и Банде со стороны остальных охранников только росло и укреплялось…

— Ты, наверное, спросишь, почему я не сбежал? — Банда первым нарушил тяжелое молчание, воцарившееся у костра по окончании его страшного рассказа. — А все очень просто — не мог я убежать, Олежка…

— А я и не спрашиваю… Давай лучше еще выпьем, а то ты такие страсти рассказываешь — мороз по коже дерет, — Востряков наполнил стаканы и сразу же, не дожидаясь Банды, одним большим глотком выпил свою порцию.

— Зима началась, Олег. Вокруг горы, снег. Куда пойдешь? — Банда будто не слышал Вострякова, так и не притронувшись к стакану и продолжая свой рассказ. — Подошел я к Ахмету, так, мол, и так, больше работать у тебя не хочу, мы про такие зверства не договаривались, так что переправляй меня в Бишкек — и адью. А он мне в ответ — «не могу, кем я тебя заменю, интересно?» Мы, говорит, с тобой контракт на год заключили, так что работай. Я ему — «пошел к чертям собачьим! Забирай свои сраные бабки, а я ухожу!» — «Иди, — говорит, — я не держу. Сдохнешь в горах как шакал последний…»

Банда тяжело вздохнул и замолчал, а потом, будто до него только сейчас дошло предложение Олежки, схватил свой стакан и тоже выпил его залпом, даже не поморщившись.

— Так что я остался… К зиме там человек сто двадцать «зэков» собралось — Ахмет, как видно, готовился основательно. Ведь до самой весны из лагеря — никуда, только в баню «зэков» водили, все остальное время в бараках они сидели, носа не показывая… Зато весну вряд ли и половина увидела. Кто сам умер, кого в рулетку, так сказать, проиграли… А пятерых Ахмет зарубил. Прилюдно.

— Как? При всех?

Банда закурил.

— Да, Олежка… Был конец февраля, солнце уже пригревало капитально. В горах стали оттаивать тропинки, склоны, перевалы. Правда, в горы мы еще не ходили — опасно было: лавины, оползни.

Сидели в лагере, балду гоняли. И вот однажды пятеро «зэков», которые в наряде на кухне были, охранника пристукнули — и деру, — Банда, рассказывая, аж вздрогнул, видимо, вспомнив что-то ужасное. — Короче, далеко они не ушли, слабые ведь были. Их таджики через двадцать минут нагнали…

Утро выдалось на славу: тихое, спокойное, солнечное.

Заступать на пост Банде нужно было лишь к вечеру, чтобы всю ночь охранять бараки, и времени выспаться впереди у него еще было предостаточно.

Он лежал на койке в своей комнатушке и, глядя на блики солнечных лучей, прыгавших по стене, Слушал Цоя. «Кино» помогало Банде «уходить»: эти песни оказывались лучше наркотика, отправляя парня в мир грез и воспоминаний, никоим образом не связанных с реальностью.

Вот и сейчас, слушая «Группу крови», Банда был не здесь, а гораздо южнее, в Афгане. Там, где все было так просто и так понятно: где свой и где чужой, где долг и где враг. Где было, за что выкладываться и ради чего рисковать и где было, что и кого потом с теплотой вспоминать.

Он так углубился в собственные воспоминания и в музыку, что даже не обратил внимания на странные взволнованные крики в коридоре их общежития, на топот ног таджиков, вдруг куда-то дружно побежавших, на гортанные команды Ахмета и неумелый русский мат Мурата.