Изменить размер шрифта - +

     Никогда  Нарцисс не был настоятелю  столь мало приятен, как сегодня.  И
все-таки  -  как  хорошо этот  педант  все  разгадал, как хорошо,  казалось,
разбирается в деле Гольдмунда!
     В заключение спрошенный  еще  раз о сегодняшних обстоятельствах Нарцисс
сказал:
     -  Сильное  потрясение, которое  пережил  сегодня  Гольдмунд,  не  было
вызвано мной умышленно. Я напомнил ему о том, что он не знает сам себя,  что
он забыл свое детство и мать. Какое-то из моих слов, должно быть, задело его
и  проникло  в  то  темное,  против чего я  давно борюсь.  Он  был  каким-то
отсутствующим и смотрел на меня, как бы не узнавая ни меня, ни себя  самого.
Я часто говорил ему, что он спит, что он не бодрствует по-настоящему. Теперь
он пробудился, в этом я не сомневаюсь.
     Он  был  отпущен  без наказания,  но  временно ему запрещалось посещать
больного.
     Между  тем  патер  Ансельм  распорядился  положить  бесчувственного  на
постель  и  сел возле  него. Возвращать  его в  сознание сильными средствами
казалось ему  неразумным.  Юноша  выглядел  слишком  плохо.  Благожалательно
смотрел старик с морщинистым добрым лицом на  юношу. Прежде всего он пощупал
пульс   и  послушал   сердце.  Конечно,  думал  он,  мальчуган  съел  что-то
неудобоваримое, горсть кислицы  или еще какой-нибудь дряни,  дело известное.
Язык он  не  мог  посмотреть.  Он  любил  Гольдмунда,  но его  друга,  этого
скороспелого  слишком  молодого учителя, терпеть не  мог. И  вот,  нате вам.
Определенно  Нарцисс  виноват  в  этой  глупой  истории.  Зачем  нужно  было
связываться такому живому, ясноглазому мальчику, сыну природы, именно с этим
высокомерным  ученым, этим заносчивым грамотеем, для  которого его греческий
важнее всего живого в мире!
     Когда  долгое время спустя дверь  отворилась и вошел  настоятель, патер
все еще  сидел, пристально смотря  на лицо  лежащего  без  сознания.  Что за
милое, юное, беззлобное лицо, и вот сидишь возле, хочешь помочь и не можешь.
Конечно, причиной  могли быть колики,  он  бы  распорядился дать глинтвейну,
может  быть,  ревеню.  Но  чем  дольше  он  смотрел  на бледное  до  зелени,
искаженное  лицо,  тем более  склонялся  к  другому  подозрению,  внушающему
большие опасения. У патера Ансельма был опыт. Не раз за свою долгую жизнь он
видал одержимых.  Он медлил высказать свое глубокое  подозрение даже  самому
себе. Лучше подождать  и  понаблюдать.  Но,  думал  он  мрачно, если  бедный
мальчик действительно одержим, то виновника не придется далеко искать, и ему
не поздоровится.
     Настоятель   подошел   ближе,  посмотрел  на  больного,  приподнял  ему
осторожно веко.
     - Можно его разбудить?- спросил он.
     - И хотел  бы еще  подождать.  Сердце  здорово.  К нему  нельзя  никого
пускать.
     - Есть опасность?
     -  Думаю,  что  нет.
Быстрый переход