Мать была
чем-то, о чем нельзя было говорить, ее стыдились. Она была танцовщицей,
красивой, необузданной женщиной благородного, но недобропорядочного и
языческого происхождения; отец Гольдмунда, так он рассказывал, вывел ее из
нужды и позора, он крестил ее и обучил обрядам, женился на ней и сделал
уважаемой женщиной. А она, прожив несколько лет покорно и упорядочение,
опять вспомнила свои прежние занятия, оскорбляла нравственные чувства и
совращала мужчин, днями и неделями не бывала дома, прослыла колдуньей и в
конце концов, после того как муж несколько раз находил ее и возвращал,
исчезла навсегда. Ее слава еще некоторое время давала о себе знать, недобрая
слава, сверкнувшая как хвост кометы и затем угасшая. Ее муж медленно
оправлялся от беспокойной жизни, страха, позора и вечных неожиданностей,
которые она ему преподносила; вместо неудачной жены он воспитывал теперь
сынишку, очень похожего обликом на мать; муж стал угрюмым ханжой и внушал
Гольдмунду, что тот должен отдать свою жизнь Богу, чтобы искупить грехи
матери.
Вот примерно то, что отец Гольдмунда имел обыкновение рассказывать о
своей пропавшей жене, хотя он неохотно делал это, на что намекал настоятелю,
когда привез Гольдмунда; и все это как страшная легенда было известно и
сыну, хотя он научился вытеснять ее и стал почти забывать. Но он совершенно
забыл и утратил действительный образ матери, тот другой, совсем другой
образ, состоявший не из рассказов отца и слуг и не из темных диких слухов.
Его собственное, действительное, живое воспоминание о матери было забыто им.
И вот этот-то образ, звезда его ранних лет опять взошла. "Непостижимо, как я
мог это забыть,- сказал он своему другу.- Никогда в жизни я не любил
кого-нибудь так, как мать, так безусловно и пылко, никогда не чтил, не
восхищался кем-нибудь, она была для меня солнцем и луной. Бог знает, как
получилось, что этот сияющий образ потемнел в моей душе и постепенно
превратился в злую, бледную, безобразную ведьму, которой она стала для отца
и для меня в течение многих лет.
Нарцисс недавно закончил свое послушничество и был пострижен в монахи.
Странным образом переменилось его отношение к Гольдмунду. Гольдмунд же,
ранее отклонявший предостережения друга, не принимая тяготившее его
наставничество, со времени того важного для себя переживания, был полон
изумленного восхищения мудростью друга. Как много из его слов оказалось
пророчествами, как глубоко он проник в него, как точно угадал его жизненную
тайну, его скрытую рану, как умно исцелил его!
Юноша и выглядел исцеленным. Не только от обморока не осталось дурных
последствий; все надуманное, не по годам умное, неестественное в существе
Гольдмунда как будто растаяло, его скороспелое решение стать монахом,
обязательность посвятить себя служению Богу тоже. |