|
У меня есть Милли. — А что бы с вами было, если бы не появился Готорн? Он сделал слабую попытку отшутиться: — Пришлось бы, наверно, жениться на богатой. — А вы могли бы еще раз жениться? — Она твердо решила продолжать серьезный разговор. — Право не знаю, — сказал он. — Ведь Милли не считала бы второй брак законным. А я не могу рисковать уважением дочери. А что, если нам пойти домой и посидеть у рации? — Но вы же сами сказали, что не ждете никаких сообщений. — Не раньше, чем через три часа, — уклончиво ответил он. — Вероятно, он будет радировать перед посадкой. Как ни странно, ему и самому все это начинало действовать на нервы. Словно он и вправду ждал какой-то вести от взбудораженного ветром неба. Она сказала: — Вы даете мне слово, что ничего не подстроили? Он промолчал, и они повернули назад к темному дворцу президента, где со времени последнего покушения президент уже больше не ночевал; навстречу им, опустив голову, чтобы спрятать лицо от брызг, шел доктор Гассельбахер. Он, видно, побывал в «Чудо-баре» и теперь брел домой. — Доктор Гассельбахер! — окликнул его Уормолд. Старик посмотрел на него. На миг Уормолду показалось, что он сейчас от них убежит. — Что случилось, Гассельбахер? — Ах, это вы, мистер Уормолд. А я как раз о вас думал. Легок черт на помине... — он пробовал шутить, но Уормолд готов был поклясться, что доктору и в самом деле померещилась нечистая сила. — Вы знакомы с моим секретарем, миссис Северн? — Как же, как же. День рождения Милли, сифон... Что это вы делаете тут так поздно, мистер Уормолд? — Мы ходили ужинать... гуляли... А вы? — Я тоже. Из необъятного, беспокойного неба донесся судорожный рокот мотора; он усиливался, замирал, потом слился с шумом ветра и моря. — Самолет из Сантьяго, — заметил Гассельбахер. — Но почему так поздно? В Орьенте, наверно, плохая погода. — К вам кто-нибудь должен прийти? — спросил Уормолд. — Нет. Нет. Надеюсь, никто не придет. А вы не заглянете ко мне с миссис Северн выпить по рюмке? ...Насилие похозяйничало в этих комнатах, но теперь картины висели на прежних местах, стулья из металлических трубок чопорно выстроились по стенам, как стеснительные гости. Квартира была обряжена, будто покойник в ожидании похорон. Доктор Гассельбахер разлил виски. — Как хорошо, что мистер Уормолд завел себе секретаря, — сказал он. — А ведь помнится, еще недавно вы места себе не находили от беспокойства. Дела у вас шли неважно. Эта новая модель пылесоса... — Все меняется. Впервые он заметил фотографию молодого доктора Гассельбахера в офицерской форме времен первой мировой войны; может быть, эту карточку сорвали со стены громилы. — Я не знал, что вы служили в армии, Гассельбахер. — Когда началась война, я бросил свои занятия медициной. Показалось очень уж глупым лечить людей, чтобы их поскорее убили. Надо лечить, чтобы люди жили подольше. — Когда вы уехали из Германии, доктор Гассельбахер? — спросила Беатриса. — В тысяча девятьсот тридцать четвертом. Нет, я не повинен, в том, в чем вы меня подозреваете, моя юная дама. — А я не это имела в виду. — Тогда простите. Мистер Уормолд вам скажет: было время, когда я не знал, что такое подозрительность. |
