|
- И, похоже, не оправдают. - Ну так и помогите им, - подался вперед контр-адмирал, - расскажите как было. Ручаюсь, я сделаю все, чтобы приговор был самым мягким. Думаю, самое ужасное, что вам грозит, - это отставка и спокойная жизнь в имении. Вы только признайтесь! - Я бы признался, - вздохнул генерал, - да только не в чем. Чист я перед всеми - пред Богом, перед Отечеством, вами, императором. Перед собой чист. Потому и признаваться не в чем. - Мне другое доносили, - Чичагов поднялся, заходил по камере. - Говорили, что у вас там, во дворце, что-то произошло. Что литвин какой-то, из денщиков, в этом замешан был. - Это про другое, - отведя глаза в сторону, ответил Тучков, - совсем про другое. - Что ж, как знаете, Сергей Алексеевич. Увещевать вас не буду, чай, не ребенок. И все же подумайте. Я от слов своих не откажусь - постараюсь сделать все, чтобы приговор был помягче. Но и вы подумайте - стоит ли упорствовать. Контр-адмирал кивнул на прощание и вышел из камеры. Тучков откинулся на подушку и прикрыл глаза. Задремал. Ему опять снился Несвиж. * * * Томаш зажег несколько свечей в разных концах гулкого и пустого бального зала, расставив их без очевидной системы. Стал посреди зала, крепко, с шумом, потер ладони и развел руки в стороны. Постоял так немного и стал медленно поворачиваться против часовой стрелки. Генерал внимательно следил за денщиком Уварова и думал. Днем солдаты прочесали дворец от чердака до подвалов и опять ничего не нашли. Вдобавок двоих придавило бочкой в винном погребе. Солдаты остались живы, обошлось даже без переломов. Самое странное, что оба были абсолютно трезвы и в один голос утверждали, что бочка покатилась не сама - будто толкнул кто. Но - они это точно знали - никого в погребе не было. Время поджимало, а сокровищ так и не находили. Допросы, проведенные по второму кругу, ничего не дали. Вот и ухватился Сергей Алексеевич за безумное объяснение денщика. А что делать? Томаш - это последний шанс выполнить приказ. Пришлось выгнать солдат из дворца, строго-настрого запретив заходить, и остаться там вдвоем. Гмыза совершил столько полных поворотов, что генерал сбился со счета. Его уже стало клонить в дрему, когда Томаш отчего-то двинулся в другую сторону и вдруг застыл. Глаза закрыты, дышит медленно-медленно, лицо, словно камень, застыло. Пальцы шевелятся, словно нитку теребят. Тучков привстал с табурета. Томаш с закрытыми глазами сделал осторожный шаг, потом другой. Он словно нащупывал тропинку в болоте - не торопясь, выбирая, куда поставить ногу. Нащупал - и пошел. Руки в стороны, глаза закрыты. И Тучков следом. С фонарем в руках. Денщик вел генерала через обезлюдевший и темный дворец, поднимаясь все выше и выше. С первого этажа на второй. С него на третий. И так до самого чердака. Возле узенькой лесенки наверх Томаш остановился и повернулся к Тучкову. В глазах солдата плавал туман. - Ен там, ваша благародзие. Даставайце. Тучков торопливо вытащил лист и карандаш и написал, как учил Гмыза: «Здесь я хозяин, а не ты». Томаш облизнул губы и стал подниматься на чердак. Там было сухо и темно. Слабый свет фонаря совсем не разгонял тени, а лишь отодвигал их чуть в сторону и делал плотнее. Выставив ладони вперед, словно что-то ощупывая, Томаш уверенно шел к печным трубам, которые четырьмя кирпичными колоннами стояли в центре. - Сюды. Тучков подошел и положил бумагу между трубами. - Цяпер трэба чакаць. |
