Михаэль-Мишка что-то сказал по-русски, и вид у него был озадаченный. Тут, к счастью, появился его молчаливый спутник — и путешествие продолжилось, только в дормезе вместо Михаэля-Мишки с Эрикой сидела фрау Герта.

Эрике случалось бывать в Риге, и она знала, как проезжают таможню. Чтобы облегчить Михаэлю-Мишке задачу, она притворилась спящей. Какие бумаги он показывал, приплатил ли что-то для сохранения тайны, или же подгадал так, чтобы попасть к знакомому таможенному досмотрщику, — Эрика не знала.

Завернувшись в меховое одеяло, она въехала в Российскую империю, но менее всего думала о делах государственных — она представляла себе, как встретится с Валентином.

Они были хорошей парой — оба живые, бойкие, норовистые, но друг с дружкой наедине готовые на уступки. Они и по возрасту подходили отменно — пять лет разницы. И по росту — Валентин был на полголовы повыше Эрики. И даже по цвету волос — у Валентина они были темные, немного вьющиеся, но не черные, а скорее — как соболиный мех. Эрика уже мысленно приглашала художника для первого семейного портрета — в Санкт-Петербурге должны быть хорошие художники, а не заезжие мазилы. Она видела у знакомых образцовый портрет — сад, кавалер сидит на низкой дерновой скамье, склоняясь к даме, а дама — на траве, роскошно раскинув шелковые юбки, и тянется к кавалеру — может, сказать что-то любезное, а может, для поцелуя, и лица их совсем близко.

Дормез уже катил по дамбе, соединявшей Клюверсхольм с левым берегом Двины. Дальше был наплавной мост, а на том берегу — Рижская крепость. Эрика сделала вид, будто просыпается, и выглянула в окошко. Вся река кишмя кишела судами — от маленьких лодочек и низких стругов до трехмачтовых красавцев. Летом это было обычное зрелище. Дормез неторопливо выехал на правый берег, и Эрика улыбнулась — уж если между ней и проклятым бароном легла такая преграда, как широкая река, значит, не будет больше ни единой встречи!

Дормез и всадники, его сопровождавшие, повернули направо, по маленькому мостику перебрались на ту сторону Карловской заводи и вскоре оказались напротив Карловского равелина, прикрывавшего городские ворота. Въехать в них можно было только через узкую зигзаговидную дорожку через ров и равелин.

Оказавшись в крепости, Михаэль-Мишка первым делом велел ехать к почтамту, который был в двух шагах от Карловских ворот. Там дормез остановился, всадники спешились и пошли узнавать, нет ли на их имя писем. Говорили они между собой по-русски, и Эрика была бы сильно озадачена, услышав их речи.

— Хорошо бы сухая погода продержалась еще недели полторы, — сказал обычно молчаливый спутник Михаэля-Мишки. — Как раз бы доехали до Москвы, а там уж пусть льет.

— С Божьей помощью, Воротынский, — отвечал Михаэль-Мишка. — А что — ведь не оставляет нас Господь своей заботой! Все могло быть куда хуже! А вот управились — да и как ловко управились!

— Типун те на язык, Нечаев. Вот как довезем и сдадим с рук на руки, тогда и скажем: управились! — одернул его Воротынский, который был и старше, и куда опытнее. — Бергман не дурак. Сегодня, я чай, еще будут обшаривать все окрестные кусты и овраги, а завтра догадаются, что дело неладно.

— Но Божья помощь нам в этом деле была, сам знаешь. Как бы иначе мы разведали, что дура-девка сбежала из своей комнаты? А потом — кто, как не Господь, привел ее к мызе Гаккельна? Это не случайно совпало, Воротынский, это — знак!

— Ты, Нечаев, на своих знаках совсем помешался… Гляди-ка!..

— Ого! Вот кого не чаял тут видеть! — и Михаэль-Мишка побежал навстречу господину, вышедшему из дверей почтамта, с криком: — Эй, Пушкин, Пушкин!

Господин, уже повернувший на Господскую улицу, Херрен-штрассе, остановился.