— Я уже схожу с ума, — пожаловался господин с плохим произношением. — Ни карт, ни приличного общества!

Голос выдавал сильное раздражение и даже склонность к капризам. Эрика представила себе говорившего совсем еще молодым человеком, избалованным и взбалмошным.

— Вы лучше как следует напейтесь, — посоветовал француз. — Думаете, мне тут нравится?

А вот француз был мужчиной средних лет, тоже недовольным жизнью, но умеющим держать себя в руках. Он чем-то напомнил Эрике дядюшку фон Гаккельна с его критическим взглядом на мир, приступами брюзгливости и бесконечным терпением, когда любимая племянница, госпожа фон Лейнарт, затевала очередную хозяйственную авантюру или пыталась сосватать ему очередную вдову с полудюжиной детей и двумя дюжинами внуков.

— Вы можете уехать в любую минуту!

— Вы правы — я так и сделаю.

— И оставите меня тут одного?!

Эрика усмехнулась — так рассуждает малое дитя. Незримому кавалеру было не более двадцати лет — голос молодой, звонкий, страстный… почти как у Валентина, когда он, объяснившись в нежных чувствах и не получив немедленного «да», грозился выйти из гвардии в армию и умчаться на турецкую войну.

— Коли вам угодно безобразничать, играть в карты по-крупному и поднимать шум — да, оставлю. Я и без вас выполню все то, о чем сговорено с вашим братом, только времени уйдет побольше.

— Вы хотите от меня избавиться, Бротар? Не выйдет! — возразил малограмотный господин. — Нас всех троих связал черт… как же это сказать? Черт связал одной веревкой! Или мы получим эти триста тысяч, или поедем в сибирские рудники!

— Тише, тише!

Это относилось и к Эрике, которая ахнула довольно громко и тут же прикрыла рот ладошкой. О сибирских рудниках в Курляндии рассказывали ужасные вещи — туда ссылали не только злодеев, но и совершенно невинных людей, сперва наказав их кнутом, вырвав ноздри и поставив на лицо клеймо; кормили гнилым хлебом, поили болотной водой, и именно на страхе перед рудниками держалось могущество Российской империи…

— Вам без меня не обойтись! Я все это выдумал, я узнал, где и как делают бумагу! Я слишком много знаю, чтобы от меня так просто избавиться! Вам придется заколоть меня — а вы знаете, шпагой я владею отменно! Еще неизвестно, кто кого заколет! Я — преображенец, а вы — аббат, да, аббат!

Эрика поморщилась — мужчина, даже выпив лишнего, не должен так визжать.

— И вы уже давно не преображенец, и я уже давно не аббат, сударь, — сердито отвечал француз. — Перестаньте вопить, как торговка рыбой, господин Пушкин. Вспомните лучше, как вышло, что вам пришла в голову удачная мысль… вспомните, кто рассказал вам, как научиться подделывать росчерки… вспомнили? А теперь слушайте. Если в ближайшие три дня вы не получите свой паспорт, нам все же придется расстаться. Я хочу побывать во Франции, объездить Голландию, а вам всего-то нужно поселиться в Амстердаме поблизости от мануфактуры Сиверса и там провести все переговоры о бумаге. Нам вовсе не обязательно надоедать друг другу целыми сутками, сидя в одном экипаже. Если мы проживем под одним кровом еще хоть неделю — то обязательно зарежем друг друга. Мы встретимся в Амстердаме.

— Я не отпущу вас. Я вам не верю, господин Бротар, — хмуро сказал малограмотный господин.

— И я вам не верю. Я могу биться об заклад — стоит мне покинуть Ригу, как вы ввяжетесь в какую-нибудь нелепую историю с картами или с женщинами…

— Нет! Есть женщина, которую я люблю, которой предан…

— Ваша крепостная.