Раджа коротко ответил ему.

– Ступайте и говорите с правительством, – угрюмо сказал он.

– Я думаю, река ваша, – весело возразил Тарвин.

– Моя? Ничего моего нет в государстве. Приказчики лавочников дни и ночи стоят у моих ворот. Агент-сахиб не позволяет мне собирать податей, как делали мои предки. У меня нет армии.

– Это совершенно верно, – согласился шепотом Тарвин, – в одно прекрасное утро я убегу вместе с ней.

– А если бы и была, – продолжал магараджа, – мне не с кем сражаться.

Разговор шел на вымощенном дворе, как раз у крыла дворца, занимаемого Ситабхаи. Магараджа сидел на сломанном виндзорском стуле; конюхи выводили перед ним лошадей, оседланных и взнузданных, в надежде, что его величество выберет какую-нибудь для верховой езды. Затхлый, болезненный воздух дворца проникал через мраморные плиты, нездоровый это был воздух.

Тарвин, остановившийся во дворе, не сходя с лошади, перекинул правую ногу через луку и молчал. Он увидел, как действует опиум на магараджу. Подошел слуга с маленькой медной чашей, наполненной опиумом и водой. Магараджа с гримасами проглотил напиток, смахнул последние темные капли с усов и бороды и опрокинулся на спинку стула, уставясь вперед бессмысленным взглядом. Через несколько минут он вскочил и выпрямился, улыбаясь.

– Вы здесь, сахиб? – сказал он. – Вы здесь, не то мне не хотелось бы смеяться. Поедете вы верхом сегодня?

– Я к вашим услугам.

– Тогда мы выведем фоклольского жеребца. Он сбросит вас.

– Отлично, – развязно сказал Тарвин.

– А я поеду на моей кобыле. Уедем прежде, чем явится агент-сахиб, – сказал магараджа.

Конюхи отправились седлать лошадей, а за двором послышался звук трубы и шум колес.

Магарадж Кунвар сбежал с лестницы и подбежал к своему отцу, магарадже, который посадил его на колени и приласкал.

– Что привело тебя сюда, Лальджи? – спросил магараджа.

Лальджи – любимый – было имя, под которым мальчик был известен во дворце.

– Я пришел посмотреть на ученье моего караула. Отец, из государственного арсенала мне выдают плохую сбрую для моих солдат. Седло Джейсинга подвязано веревкой, а Джейсинг – лучший из моих солдат. К тому же он рассказывает мне славные истории, – сказал магарадж Кунвар на местном языке, дружески кивая Тарвину.

– Ага! Ты такой же, как и все, – сказал магараджа. – Постоянно новые требования. Что нужно теперь?

Ребенок сложил свои маленькие ручки и бесстрашно ухватился за чудовищную бороду отца, зачесанную, по обычаю жителей Раджпутаны, за уши.

– Только десять новых седел! Они в больших комнатах, там, где седла, – сказал ребенок. – Я видел их. Но конюший сказал, что я прежде должен спросить государя.

Лицо магараджи потемнело, и он произнес страшное ругательство, призывая своих богов.

– Государь – раб и слуга, – проворчал он, – слуга агента-сахиба и этого толкующего о женщинах английского раджи, но, клянусь Индуром, сын государя все же сын государя! Какое право имел Сарун-Синг не исполнить твоего желания, сын мой?

– Я сказал ему, – заметил магарадж Кунвар, – что мой отец будет недоволен.