– Только не тогда, когда мы едим или ходим в туалет, – добавил я.

– И тогда тоже! – съязвила она.

Прижавшись телами, мы обхватили друг друга бедрами; я ненадолго закрыл глаза и понял, как все это не похоже на мои связи со всеми теми женщинами, которых я знавал в своей жизни раньше; наши тела послушно выполняли все, чего мы от них просили, все, чего хотели, при условии, что мы просили и хотели. Когда я вспоминал былые годы, меня больше всего озадачивало расстояние, которое мы преодолеваем, чтобы запереть двери, едва приоткрытые после первой ночи с незнакомым человеком. А еще Миранда была права: чем лучше мы кого-то знаем, тем тщательнее запираем двери – а не наоборот.

– Вот что меня пугает… – начал я, не открывая глаз.

– Что тебя пугает? – спросила она, кажется, уже готовая высмеять то, что я собрался ей сказать.

– Из нас двоих… – заговорил я, но она сразу же меня остановила.

– Не говори этого, не говори! – вскричала она, вдруг высвободившись из моих объятий, и почти с яростью закрыла мне рот ладонью. До меня не сразу дошло, что случилось, но чуть позже, восхищаясь быстротой Миранды, я вдруг почувствовал во рту вкус крови.

– Прости, прости, я не хотела сделать тебе больно или обидеть тебя! – воскликнула она.

– Не в том дело.

– А в чем?

Тогда я сказал ей, что во рту у меня кровь, и это напомнило мне, как, подравшись с товарищем в садике, я почувствовал странный вкус и впервые понял, что это, видимо, кровь.

– Из-за тебя этот вкус мне нравится.

Он вернул меня в далекое прошлое. И вдруг я понял: я слишком долго был одинок, даже тогда, когда думал, что не одинок, – а потому вкус чего-то столь настоящего, как кровь, был гораздо, гораздо лучше, чем вкус ничего, вкус потраченных впустую бесплодных лет, столь долгих лет.

– Тогда ударь меня, – вдруг сказала она.

– Ты с ума сошла?

– Я хочу, чтобы ты дал мне сдачи.

– Зачем, чтобы мы сочлись?

– Нет, просто я хочу, чтобы ты дал мне пощечину.

– За что?

– Просто дай пощечину, Бога ради, и хватит задавать столько вопросов. Ты что, никогда раньше никого не бил?

– Нет, – сказал я, почти извиняясь за то, что не обидел и мухи, а о другом человеке и говорить нечего.

– Тогда делай так! – И, произнеся три этих слова, она наотмашь ударила себя по щеке с дикой яростью. – Вот как это делается. Давай!

Скопировав ее жест, я легонько шлепнул ее по лицу.

– Сильнее, намного, намного сильнее, и лицевой, и тыльной стороной ладони.

Тогда я отвесил ей пощечину, она вздрогнула, но сразу же подставила другую щеку, показывая, что я должен ударить и ее, и, когда я послушался, сказала:

– Еще.

– Мне не нравится причинять людям боль, – признался я.

– Да, но мы теперь так близки, как люди, которые прожили вместе триста лет. Хочешь – не хочешь, но отныне это и твой язык тоже. Тебе нравится вкус, мне он тоже нравится, а теперь поцелуй меня.

Она поцеловала меня, а я поцеловал ее.

– Больно?

– Не бери в голову. Ты возбужден?

– Да.

– Хорошо. Мой маяк. – Охнув, она протянула руку вниз и крепко меня обхватила. – Вот какими мы будем, даже когда появимся на публике при полном параде: ты во мне, все в семени и соках.

– И не обманывай себя, такой секс будет не только в медовый месяц, – сказала она, когда мы сели в энотеку, которую она хотела мне показать.