|
Как думаешь, что он скажет? «Профессор, что это у тебя там рядом с твоим неваляшкой?» – «Татуировка», – скажу я. «Татуировка в виде инжира, верно?» – «Да, Господи». – «По какой же причине ты изуродовал тело, которое создавалось долгие девять месяцев?» – «Страсть тому причина». – «И?» – скажет он. «Я хотел, чтобы на моем теле вырезали знак, который покажет, что я жажду, чтобы все изменилось; все – начиная с моего тела. Поскольку впервые в жизни я понял, что не буду сожалеть. А еще, возможно, я хотел пометить свое тело чем-то таким, что иначе могло исчезнуть так же легко, как и ворвалось в мою жизнь. Потому я и вырезал на себе этот символ – чтобы не забывать. Если можешь вытатуировать на моей душе ее имя, сделай это прямо сейчас. Видишь ли, Бог, – могу я называть тебя так? – я уже готов был сдаться, прожить жизнь человека, который смирился со своим приговором и согнулся под мелкими тяготами жалкой судьбы, как будто бы жизнь была большим залом ожидания с температурой куда ниже комнатной, и тут вдруг, красота-то какая, наказание смягчили (я знаю, что использую высокопарные выражения, но уверен, что ты, Господи, понимаешь) – и вместо темной, тихой, грязной, узкой дороги с жалкими хибарками, которой была моя жизнь, я вдруг оказался в огромном особняке с видом на широкое поле и берег моря; распахнутые окна его больших комнат никогда не дрожат, не дребезжат и не захлопываются с грохотом, когда морской ветерок проносится по дому; этот особняк не знал тьмы с того дня, когда ты зажег первую спичку и увидел, что свет – это хорошо».
– Так ты комик! И что тогда сделает Бог? – Бог, конечно же, впустит меня. «Заходи, добрый человек», – скажет он. И тогда я спрошу: «Извини, Господи, но зачем мне теперь рай?» – «Рай есть рай. Лучше него быть не может. Ты представляешь себе, от чего только не отказались люди, чтобы жить здесь? Хочешь увидеть альтернативу? Я могу показать. Я даже могу отвести тебя туда, вниз, где за эту дурацкую картинку, которую ты наколол себе сам знаешь где, с такой же легкостью могут насадить на вертел и поджарить. Но ты, смотрю, недоволен. Почему?» – «Почему, Господи? Потому что я здесь, а она там». – «Что? Ты хочешь, чтобы и она умерла, чтобы ты мог с ней целоваться и миловаться в царстве божием?» – «Я не хочу, чтобы она умирала». – «Ты ревнуешь, думаешь, она найдет другого? Она ведь точно найдет». – «Пусть найдет, я не против». – «Тогда в чем же дело, добрый человек?» – «Просто я бы хотел еще один час, один жалкий часик из ста тысяч миллионов часов бесконечности провести с нею, эта капля – ничто в безграничном океане времени и ничего тебе не будет стоить. Я просто хочу вернуться в тот пятничный вечер в нашу энотеку и держаться с ней за руки, сидя за столом, пока нам все приносят и приносят вино и сыр, а другие посетители уходят, и остаются только влюбленные и очень близкие друзья, и я хочу лишь получить возможность сказать ей, что произошедшего между нами, даже если оно продлилось всего двадцать четыре часа, стоило ждать неисчислимые световые годы, которые прошли еще до начала эволюции и пройдут после того, как наш прах не будет уже даже прахом, до того дня через квадриллион лет на одной далекой планете в одной отдаленной солнечной системе, когда Сэми и Миранда снова повторятся. Я желаю им всего наилучшего. Но пока что, милостивый Боже, все, чего я прошу у тебя, – это еще один час». – «Но разве ты не понимаешь?» – спросит он. «Чего не понимаю?» – «Разве ты не понимаешь, что у тебя уже был один час. |
