А Вика, не потеряв головы, выхватила свободной рукой из сумочки баллончик с лаком для волос и почти весь выпустила его в пьяную небритую морду, приправив угощение такими словами, что несостоявшийся насильник чуть было не покраснел со стыда.

Теперь Вика не только ненавидела мужчин за постоянную похотливость и неряшество, за готовность совершить блуд лишь бы с кем и где, но и презирала их за трусость. Небось и Женька такой.

Ничего, теперь пришла ее пора. Вика шла как стройный корабль и даже не заметила, что из полосы тумана скользнул другой пиратский бриг и, пройдя поперечным курсом, ударил из всех бортовых орудий.

У бровки стоял «уазик» со шторками на окнах кузова. Задняя дверца была открыта, и в ней сидел на корточках пожилой человек с папиросой в зубах.

— Девонька, порадуй огоньком, а?

Вика перебросила сумку, чтобы не мешала, за спину и, протянув к нему обе руки, чиркнула зажигалкой, загораживая ее ладонью от ветра. Тут же старик отпрянул в глубь кузова, сбоку мгновенно кто-то сжал ее запястья, рванул — и Вика влетела в машину. Дверца хлопнула, «уазик» сорвался с места. И никто ничего не заметил.

Очередная редакционная пятиминутка традиционно переваливала за свой второй час, когда дверь приотворилась и младший редактор Любаша, округлив глаза, поманила Женьку. Он извинился и пошел к выходу. Разомлевшие сотрудники с интересом провожали его оживившимися взглядами. Федотыч нахмурился, по остановиться не смог и продолжал бубнить о негибкой тематике и серых материалах. «Будем откровенны», — успел услышать Женька до того, как Любаша закрыла дверь и схватила его за рукав.

— Маме твоей плохо стало! Ей «скорую» вызвали! Сосед по этажу звонил. Говорит, пусть сейчас же домой едет, чтобы успеть.

Женька похолодел. Ма никогда не жаловалась на сердце. Видимо, что-то серьезное, если уж дошло до «скорой» и «надо успеть». Он схватил плащ и выскочил на улицу.

Такси, конечно, нигде не было, по Женьке повезло — у самого подъезда издательства стоял «уазик» — фургон с задернутыми шторками боковыми окошками. Водитель увидел его, перегнулся к правой дверце и опустил стекло:

— Тебе куда, начальник?

Женька сказал.

— Давай быстренько в салон. Впереди нельзя.

Женька подбежал к машине, дверца распахнулась, и он вскочил внутрь. Тотчас же она захлопнулась, «уазик» рванулся с места, а Женьку крепко схватили за руки, и на лицо вдруг упало что-то влажное, с резким запахом. Женька дернулся, забился, но его крепко держали, и он обмяк, сползая на пол.

Женька очнулся в незнакомой, почти не обставленной комнате. Он сидел на стуле, руки его были вывернуты за спинку и связаны.

Первое, что он ощутил, приходя в себя, был почему-то странно знакомый запах непривычных сигарет. Ему даже показалось на мгновенье, что он у Вики.

Женьку тошнило, кружилась и болела голова, особенно затылок. Из носа сочилась кровь, и он слизнул ее с верхней губы.

В комнате были еще двое. Один стоял поодаль, опираясь задом на голый подоконник. Лицо его было в тени, плохо видно, только выделялись большие и висячие собачьи уши, и потому оно казалось страшным, как в кошмаре. За его спиной Женька видел в окне купола церкви с крестами и верхушки деревьев вокруг пос.

Другой, худой и жилистый, наклонился близко к Женьке, пристально глядя ему в глаза. Он курил коричневую сигарету, которые так нравились Вике.

— Ну, врубился? — спросил он. Взял Женьку за подбородок и поднял его голову.

Женька промолчал.

— Врубился, — сказал тот, что у окна, ушастый. — Врубился, да не показывает. Хватит придуриваться!

Худой ткнул Женьку сигаретой в щеку. Боли он почти не почувствовал.