|
Пока он путался в стропах, выбирался из парашютной ткани, которую с нескольких сторон охватывало пламя, вокруг него собирались люди. Летчик в плотном комбинезоне песочного цвета выбрался на четвереньках на ровную площадку, сорвал с себя шлемофон, стал обхлопывать голову, плечи, еще не понимая, что он не горит. Человек был в шоке. Кто я? Где я? Куда мне идти? Светлые волосы слиплись, лицо заливал пот, глаза затравленно блуждали. Он вскочил, увидев, что его окружают призраки, но поскользнулся, шлепнулся мягким местом, смотрел наполненными ужасом глазами, как удавка сжимается вокруг горла. Так нечестно! Он должен был отбомбиться и улететь – он мирный парень, он никому не желает зла! Кто все эти люди? На лицах окруживших его ливийцев плясали отблески костра, превращая их в каких-то оживших мертвецов, они уже сжимали круг, тянули к нему руки. Ей-богу, зомби… Летчик что-то захрипел, сжался в комок. Теоретически он помнил, что в кобуре имеется пистолет – 12-зарядная 9-миллиметровая «беретта», но как-то не связалось это с мыслью, что можно попытаться ее выхватить, кого-то испугать, может быть, даже выстрелить… Молодой парень с горящими глазами схватил его за грудки, встряхнул, швырнул затылком об камень. Летчик «отбился» правой рукой, голова не пострадала. Паренек схватил его снова, сжал кулак, чтобы сплющить нос.
– Не надо, не делайте этого… – захрипел летчик. – Я требую уважительного обращения… С английским языком у ливийского паренька были проблемы. В школе проходили, но он не отличался прилежанием и усидчивостью. Он бы вмазал, к тому же люди уже гудели, выкрикивали одобрительные замечания. Подначивал Карам с разбитой головой – познавший подлость бортового самописца. Кто-то поднял увесистый камень, чтобы добить. Но тут, расталкивая людей, в круг вошел нахмуренный Фархат Абдулла Саид – приземистый мужчина лет шестидесяти, седой, широкий, самый авторитетный в этой пустоши. – Оставь его, Абдусалам, – проворчал он, и паренек, занесший кулак, растерянно моргнул, опустил руку и, кажется, обиделся. Летчик, почувствовавший толику свободы, отчаянно заработал конечностями, стал отползать, пока не уперся кому-то в ноги. Стоящий нагнулся, вытащил у летчика из кобуры поблескивающую в отблесках огня, идеально смазанную «беретту». – Мы не знаем, что происходит, – объяснил свою позицию «авторитетный» господин. – Наказать неверного всегда успеем. Лучше подождать до утра – может, к нам приедут военные и что-нибудь объяснят. Амал, Заир, хватайте парня да смотрите, чтобы не вырвался – и к баранам до утра. И чтобы не трогали его. Увижу, кто-нибудь швыряет камни, – лично высеку… Шарлю Бурнье относительно повезло – гребень скалы отъехал в сторону, и он свалился на ровную площадку. Погасил купол, освободился от подвесной системы. Ползал по земле, воровато озираясь, собирал парашют в кучу. Скомкал его, на ощупь добрался до скалы, всунул в какую-то щель вместе с ранцем, завалил булыжником. Хоть что-то сделать по инструкции… В голове варилась густая каша, в глазах застрял горящий истребитель. Несколько минут он лежал на голой земле, переводя дыхание, стараясь не задумываться о причинах и последствиях. Он всегда считал, что с самообладанием у него все в порядке. Оно и было в порядке – на учениях и прочих мероприятиях, отличных от действий в реальной боевой обстановке. Ладно, во всяком случае, живой и, кажется, здоровый. Немного успокоившись, он выбрался на ровное место, уселся на гладкий камень, стал озираться. Глаза привыкали к темноте – медленно, с неохотой. От береговой полосы его порядочно отнесло, он находился в пустынной местности в «условиях сложной топографии». До скалистой неровности, возвышающейся над местностью и тянущейся с запада на восток (он быстро сориентировался по сторонам света), было рукой подать. |
