Среди собравшихся кто то захихикал.

– В общем и целом, – невозмутимо продолжал Первый, – что касается задач, то тут у нас имеется еще много темных пятен на пробелах!

– Пятна есть пятна, – во всеуслышание произнес Одиннадцатый. – Пятна и на солнце бывают. Первый с осуждением нахмурился.

– Реплики на эту тему с места абсолютно неуместны, – сказал он. – У всех еще будет возможность высказать свое мнение.

По рядам пробежал ропот. Четвертый робко зевнул. Седьмой с Восьмым зашептались.

– Я требую тишины и внимания! – привстав, сказал Двенадцатый. – Кому не интересно – тот может выйти!

Все притихли, обескураженные таким заявлением. Первый опять заглянул в свой листок.

– В общем и целом, – устало сказал он, – уклад нашей жизни должен быть затянут на все гайки. Вот этот момент я попрошу хотя бы мысленно иметь в виду. Я закончил.

Он убрал листок в карман комбинезона и опустился на свое место в «президиуме».

– Какие будут вопросы? – полюбопытствовал, вставая, Двенадцатый.

Вопросов не было. За окном уже было темно.

– Хорошо, – не удержался Двенадцатый. – Кто желает выступить?

Выступать не желал никто.

– Что ж, тогда слово предоставляется Второму, – объявил Двенадцатый.

Второй поднялся, теребя от волнения свою неразлучную рулетку.

– Я не собираюсь много и долго говорить, – заверил он. – Постараюсь быть краток…

Однако выступал он не меньше получаса. Вначале нудно говорил о дисциплине, о том, что каждому нужно быть дисциплинированным, что нарушать трудовую дисциплину нехорошо, потому что нужно работать всем и каждому на всеобщее благо. Но потом он неожиданно свернул на проблему измерений, и оказалось, что сегодня он что то (что именно – Второй предпочел умолчать) измерил, и результат этого измерения отличался от вчерашнего на целых две десятых миллиметра, а между тем это «нечто» должно было быть неизменным, а иначе нас всех погубит новая Катастрофа.

При упоминании о Катастрофе зал почему то ожил и забурлил. Второго чуть ли не силой усадили на место, и все стали требовать слова. Разумеется, кроме меня (я, признаться, был растерян и ничего не понимал) и Пятнадцатого, которому решительно все было «до лампочки»…

Дискуссия была жаркой и продолжительной. Каждый выступавший отстаивал свою точку зрения (к сожалению, мне так и не удалось почерпнуть из выступлений никакой полезной для себя информации), а в его адрес раздавались ехидные реплики и саркастические выкрики. В конце концов оппоненты перешли на личности, все переругались, и из за гвалта вообще ничего уже нельзя было понять.

Двенадцатый стучал по столу карандашом, пока карандаш не сломался. Наконец Первый вскочил и зычно проревел:

– Пре кра тить!

В зале воцарилась тишина.

Первый обвинил всех выступавших в прениях не просто в демагогии, а в «распустившейся донельзя демагогии», но тут же сам предложил принять все, что было сказано на сегодняшнем собрании, к сведению, и поспешно закрыл совещание.

Не глядя друг на друга, все стали расходиться из столовой.

Пора было ложиться спать. Завтра предстоял новый рабочий день. Выходных тут не было в принципе.

Неожиданно меня за рукав кто то ухватил. Я повернулся и обомлел. Передо мной смущенно улыбался Четырнадцатый.

– Ты… это самое… в шахматишки или во что еще сыграть не желаешь? – спросил он меня.

Я обомлел повторно. Как говорят в таких случаях, завтра должен снег пойти, если уж этот затворник и угрюмый мизантроп сам напрашивается на общение.