Родители вежливо и смиренно выслушали это и другие поношения их отпрысков; вероятно, регулярные посетители собраний получали такие порции дегтя два раза в год и привыкли ко всему.

Щеголеватый папаша из богатенькой гейдельбергской элиты, явно гордившийся либеральным отношением к тем, кто получает социальную помощь, поигрывая галстуком‑бабочкой цвета бургундского, сообщил даже с улыбочкой, что этот учитель биологии был «легендой» еще в его школьные годы.

Но тут выступил Ратцер:

– Значит, вы преподаете биологию, то есть «биос», жизнь, онтологическую тайну. Но при этом полагаетесь на книги, написанные людьми, которые, в свою очередь, полагались на книги! Ха‑ха! Таким образом, образуется двойная трещина между экзистенцией, то есть существованием, и метаэкзистенцией, настоящая пропасть, в которой гибнет интересующий нас биос и в качестве более не существующего становится мертвым истинно, а не только на три дня, как наш возлюбленный Исусик, Господь! – Все больше возбуждаясь, он почти кричал: – Мертвый биос! Это значит: вы создаете парадоксальную гидру, обе головы которой проглатывают друг друга, из‑за этого не происходит ничего из того, что вы только что утверждали и называли явлением! Поскольку Ничто – это не явление. Ха‑ха!

– Если я правильно вас понял, – огрызнулся закаленный в теоретических боях с подростками учитель биологии, – вам хочется новых дискуссий. Аннета Шаван повысила наш статус, так что и не мечтайте!

– Ха‑ха‑ха! – разразился издевательским смехом Ратцер и в восторге треснул себя по кожаной ляжке. – Вот как мы обращаемся с диалектикой! Действие и бездействие соединены в одно целое, да, бездействие как действие! Но что парализует молодежь, дамы и господа, так это черная дыра пострелигиозной эпохи, которая, разумеется, больше не пострелигиозна. Пропасти может избежать единственно лишь тот человек, которым движет священный террор протестантской искренности. Итак, туда, к точке «омега», к непорочному оргазму Бога, который должен быть нашим единственным. Амен.

– Ратцер, – выкрикнул Тойер, – заткни пасть! Все испугались, он и сам испугался, но студент пришел в восторг:

– Да‑да‑да, господин гаупткомиссар Тойер, мы с вами знаем друг друга! – И он погрозил ему пальцем. – Мы с ним знаем друг друга, – снова доверительно обратился он к обалдевшим родителям. – Уже дважды наши линии предназначения пересекались, что так или иначе доказывает, что мои идеи достигнут финальной контрэнтропии, а в последний раз, – тут он неожиданно взвизгнул от неподдельного гнева, – он ужасно сильно двинул меня в грудь!

Все уставились на Тойера, лишь Ильдирим смотрела в пол. Теперь гаупткомиссар все‑таки почувствовал себя не в своей тарелке из‑за этого мешка с дерьмом и пришел в страшную ярость:

– Ратцер, ты пустомеля и засранец! Чего ты приперся?! У тебя же нет детей! И что за хрень ты несешь?!

– Фи, как вульгарно! – насмешливо протянул студент и с улыбкой обратился за поддержкой к остальным. – Я никогда и не утверждал, что мои чресла дали жизнь христианскому дитяти. О нет! Я жертвую своим свободным временем и посещаю родительские собрания в нашем городе, чтобы вносить свою лепту, прокладывать дорогу к свету для заплутавшей во мраке молодежи и для родителей, лишенных мужества и разума, не ведающих животворной силы молитвы. Да, прокладывать дорогу к свету! А вот он, – воскликнул студент и патетически указал на Тойера, – теперь заковывает в кандалы зверей, словно они и так не сидят за решеткой, чтобы замаскировать грех мальчишки, который забрал у себя то, что ему не принадлежало – жизнь!

Тойер встал, схватил студента за шиворот и с удовольствием вышвырнул из класса.