танцуют...

     А наверху, в гостиной городничего Иван  Александрович  тоже  говорил  о

Петербурге. Ему он нравился больше, чем Осипу. Он воспламенялся  и  с  жаром

говорил:

     - Эх, Петербург! Что за жизнь, право! Вы, может быть,  думаете,  что  я

только переписываю.

     Иван Александрович  осмотрел  внимательным  взором  стоящих  в  шеренгу

чиновников, желая проверить, может быть, они точно думают, что он  только  и

делает, что переписывает.

     Но чиновники  стояли  в  должном  почтении  и  навытяжку,  и  тут  Иван

Александрович каждому из них на ушко, в виде  презента,  передавал  о  своем

положении в Петербурге.

     На ухо городничему он шептал:

     - Начальник отделения со мной на дружеской ноге.

     А все чиновники старались уловить, что изволили сказать ревизор на  ухо

городничему. А Иван Александрович уже на ухо Землянике шептал:

     -  И  сторож  летит  еще  на  лестнице  со  щеткой.   Позвольте,   Иван

Александрович, говорит, я вам сапоги почищу.

     И уже всем и скорее Анне Андреевне и Марье Антоновне говорил:

     - И только выйду...

     И  широких  движением  руки  Иван  Александрович  нарисовал   лестницу,

подобной которой нельзя отыскать в природе.  Лестница  развернулась,  словно

скатерть самобранная. Тридцать тысяч ливрейных лакеев с булавами  стояли  на

ней по бокам. Высшая столичная знать стремилась вверх по лестнице,  и  вдруг

все замерло, все склонилось долу, и только слышалось на все лады:

     -  Иван  Александрович...  Иван   Александрович   идет...   идет   Иван

Александрович...

     Играя тросточкой и поблескивая звездами на груди, по лестнице  восходил

Иван Александрович, не замечая окружающих.

     Мишка, слуга городничего, с замиранием сердца  подслушивал  у  гостиной

городничего.

     А в людской Осип, желая поднять свои авторитет и придать себе  важности

в глазах слушающих, иронизировал по поводу барина:

     -  Добро  бы  было  в  самом  деле  что-нибудь  путное,   а   то   ведь

е-ли-стра-тиш-ка...

     Но Осип спохватился и решил держать язык за зубами.  В  людскую  вбежал

Мишка-слуга, глаза его горели. Он все слышал, что расписывал Хлестаков, и  с

наслаждением передавал на всю людскую.

     - Говорит, его за главнокомандующего  приняли.  Дом,  говорит,  у  него

собственный в Петербурге, самый лучший и всем известный.

     И Иван Александрович нашел своих слушателей. Почтение, с каким  внимали

чиновники,  толкало  его  на  дальнейшее  сочинительство.   Анна   Андреевна

спрашивала о самом для нее важном:

     - Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы.