В десять тридцать восемь шестеро убитых были похоронены, парашюты сложены и солдаты расквартированы на пристани в торговом складе мистера Корелла, где на полках нашлись одеяла и койки на весь батальон.

В десять сорок пять мэр города, старик Оурден, получил официальную бумагу с требованием дать аудиенцию командующему воинской частью захватчика, полковнику Лансеру, — аудиенцию, назначенную ровно на одиннадцать часов в пятикомнатном дворце мэра.

Приемная во дворце была очень уютная и приветливая. Ее золоченые стулья с потертой обивкой стояли чопорно, точно слуги, которым нечего делать. Под мраморной аркой камина тлела без огня маленькая горка красных углей, а у решетки стоял разрисованный от руки угольный ящик. На каминной доске с пузатыми вазами по краям возвышались большие фарфоровые часы в завитушках, облепленные порхающими ангелочками. Обои в приемной были темно-красные с золотым узором; деревянные панели — белые, красивые и чистые. Живопись по стенам отражала, главным образом, изумительный героизм больших собак, спасающих младенцев, попавших в беду. Ни водная стихия, ни огонь, ни землетрясение — ничто не могло погубить младенцев, если на помощь им спешила большая собака.

Перед камином сидел местный историк и врач — бородатый, простой и добрый старик, доктор Уинтер. Он удивленно посматривал по сторонам и, сложив руки на коленях, вертел большими пальцами. Доктор Уинтер был настолько прост, что глубину его мог постичь только очень глубокий человек. Он взглянул на лакея мэра, Джозефа, словно желая убедиться, замечает ли тот чудеса, творимые его пальцами.

— В одиннадцать часов? — спросил доктор Уинтер.

И Джозеф рассеянно ответил:

— Да, сэр. В бумаге было сказано в одиннадцать.

— Вы сами читали?

— Нет, сэр. Бумагу мне прочел его превосходительство.

И Джозеф отправился в обход комнаты, решив проверить, не сдвинуты ли золоченые стулья с тех мест, по которым он их расставил. По своему обыкновению, Джозеф хмуро поглядывал на мебель, ожидая от нее всяческих дерзостей, каверз и обилия пыли. В том мире, где мэр Оурден возглавлял людей, Джозеф возглавлял мебель, серебро и посуду. Джозеф был немолод, сухощав и серьезен, а жизнь Джозефа была так сложна, что простоту его мог постичь только очень глубокий человек. Он не видел ничего примечательного в том, что доктор Уинтер вертит большими пальцами: по правде говоря, его это раздражало. Джозеф подозревал, что происходящие сейчас события очень серьезны — в городе иностранные солдаты, местное войско частью перебито, частью взято в плен. Рано или поздно Джозефу придется составить себе определенное мнение относительно всего этого. Ему претило всякое легкомыслие, верчение пальцами и баловство с мебелью. Доктор Уинтер передвинул свой стул на несколько дюймов, и Джозеф нетерпеливо дожидался той минуты, когда можно будет водворить его на прежнее место.

Доктор Уинтер повторил:

— В одиннадцать часов… и они явятся сюда. Пунктуальные люди, Джозеф. Считаются со временем.

И Джозеф сказал, не слушая его:

— Да, сэр.

— Считаются со временем, — повторил доктор.

— Да, сэр, — сказал Джозеф.

— Время и машины.

— Да, сэр.

— Торопятся навстречу судьбе, словно она не захочет их ждать. Подталкивают земной шар плечом.

И Джозеф сказал:

— Точно так, сэр, — только потому, что ему надоело повторять: «Да, сэр».

Джозеф не одобрял подобных разговоров, ибо они ни разу еще не помогли ему составить себе мнение относительно происходящих событий. Если сказать потом кухарке: «Пунктуальные люди, Энни, — считаются со временем», — получится чепуха. Энни спросит: «Кто?», потом: «Почему?» и, наконец, отрежет: «Глупости ты говоришь, Джозеф».