Вернувшись к себе домой, он разломал кровать и отнёс её в лес, чтобы ночью было на чём приготовить пищу. Он подмёл пол, почистил печь и завёл часы. К полудню всё было сделано. Закончив дела, он вышел посидеть на крыльце. Солнечные лучи падали на двор, вспыхивая на осколках битого стекла. Стайка птиц, клевавших зерно, которое разбросал Джозеф, взлетела в горячем неподвижном воздухе, а затем опустилась на землю. Почувствовав, что ранчо покинуто, по двору пробежала испуганная белка, на неё бросилась коричневая ласка, но промахнулась, и обе закружились в пыли. Из пыли вылезла рогатая жаба, переваливаясь, подошла к нижней ступеньке крыльца и, усевшись, принялась ловить мух. Джозеф слышал, как ходит по полу его лошадь, и был благодарен ей за то, что она производит хоть какие-то звуки. Тишина приводила его в оцепенение. Время шло медленно, и всякая мысль проникала в его сознание медленно, переваливаясь, как та вышедшая из пыли лягушка. Джозеф поднял взор на иссушенные белые холмы, и от ослепительно сверкавшего солнечного света, который они отражали, глаза его сощурились. По поднимающимся к вершинам холмов впадинам, оставленным высохшими водными потоками, его взгляд проследовал выше, к голым горам. А затем, как обычно, глаза его устремились к поляне с соснами на гряде. Он долго, не отрываясь, смотрел на неё, а затем встал и зашагал по ступенькам вниз. Медленно поднимаясь по пологому склону, он направился к поляне, окружённой соснами. Один раз, у подножия холма, он обернулся и посмотрел на обожжённые солнцем дома, которые жались друг к другу. Его рубаха потемнела от пота, самого его окутало облако пыли, но он продолжал идти к чёрным деревьям. Наконец он вошёл в узкое глубокое ущелье, где протекал ручей, бравший начало на поляне. В воде ещё плавали отдельные листья салата. В водоносном слое под мутным потолком Джозеф вырыл ямку, когда же вода очистилась, он встал на колени и, ощущая на лице прохладу, сделал несколько глотков. Затем он двинулся дальше, ручей расширился, а на его берегах появились пучки зелёной травы. Там, где ручей прижимался к краю оврага, на чёрной, покрытой мхом земле росло, скрываясь от солнца, несколько папоротников.

Чувство покинутости оставило Джозефа. «Я знал, что он останется, — сказал он. — Он не мог отсюда исчезнуть». Он снял шляпу и быстро продолжил путь. Войдя на поляну с непокрытой головой, он остановился и посмотрел на скалу.

Густой мох пожелтел, стал хрупким и ломким, а папоротники вокруг пещеры поникли, увянув. Ручей всё ещё, словно крадучись, вытекал из расщелины в скале, но сохранил в себе лишь четверть от того, что в нём было раньше. Встревоженный, Джозеф подошёл к скале и оторвал горстку мха. Мох был живым. Джозеф вырыл глубокую яму в водоносном слое потока, а когда она наполнилась, зачерпнул воду шляпой и вылил её на поверхность скалы, наблюдая за тем, как умирающий мох впитывает влагу. Яма заполнялась медленно. Потребовалось немало шляп, полных воды, чтобы смочить мох, который жадно впитывал воду, но не подавал никаких признаков того, что насытился ею. Он плеснул воды в ту впадину, где оступилась Элизабет, и сказал: «Завтра я принесу ведро и лопату. Так будет легче» Работая, он знал, что скала — нечто, существующее отдельно от него, и не более того. Ощущение того, что он связан с ней сильнее, чем с собственным телом, исчезло. Он спас её от гибели и должен был спасти свою собственную жизнь. Закончив поливку, он уселся возле ямы, ополоснул лицо и шею холодной водой, попил из шляпы. Потом прижался спиной к скале и посмотрел поверх выстроившихся защитным кольцом чёрных деревьев. Он думал о том, что осталось за границей этого кольца, выгоревших холмах, сером от пыли шалфее. «Спасение здесь, — думал он.