В любом, самом длинном бою, есть кое — какие паузы, когда можно перевести дыхание и, хотя бы чуть — чуть отдохнуть — есть свои хитрости. Здесь же мне не давали не то, что минуты, но и секунды. На нас накатывались волны, состоящие из клубов шерсти и клыков. Вон — гнедой завалился уже в третий раз и, хотя и с трудом, но встал, но видно, что если Гневко повалят в четвертый раз, встать он уже не сможет.

«Кажется, сейчас повалят меня», — грустно констатировал я, нагибаясь под тяжестью пса, кинувшегося ко мне на плечи и пытавшегося грызть шлем. Упасть, по примеру гнедого и раздавить скотину, я не смогу — нет у меня нужной тяжести в теле, а упаду — подняться уже не смогу.

— Артакс, деда прикрой! — закричала цыганка. — Дай ему полминуты и он спасет!

Откуда и силы взялись, но получив надежду, сумел отшвырнуть собаку и, даже наподдать ей мечом. Метнувшись к цыганам, закрыл спиной старого конокрада.

— Дед, быстрее, не могу больше! — кричала Папуша, из последних сил орудуя топором.

Я не сразу понял, что за рык раздался за спиной, а когда пришел в себя, то был весь покрыт холодным потом, а руки, вместо того, чтобы отбиваться от собак, прикрывали промежность…

Дикие собаки, только что бывшие чудовищами, в мгновение ока превратились в щенков, описавшихся от страха после встречи с грозной соседской кошкой. Те из них, кто сумел устоять на ногах, удирали, поджимая хвосты, а те, кто не мог, падали на спину и подставляли горло, демонстрируя подчинение и покорность судьбе…

Я слышал подобный рев один раз, когда моему дядюшке прислали в подарок бенгальского тигра. Кажется, этим тигр сообщал, что он хочет есть…

— Силен, старый, — проговорил я, обессилено опускаясь на колени.

— Ага, — подтвердила Папуша, падая рядом.

Зарко ничего не сказал. Сумел лишь повернуть голову, улыбнуться и упал.

— Э, дадо, не умирай! — подползла к нему цыганка и положила ухо на грудь. Послушав, выдохнула: — Жив он. Силы много потратил. Воды бы надо…

Воды… С трудом, но поднялся и, перешагивая через раненых и убитых собак, побрел к гнедому.

— Ты как, дружище? — поинтересовался я.

На Гневко было страшно смотреть — весь в крови, в пене, но на своих ногах. Вот только, на правую заднюю ногу не опирается — держит ее на весу. Ран на теле не видно из — за прилипшей грязи и шерсти, да и смысла сейчас нет смотреть. (Как и мои собственные!) Снимая с седла драгоценную баклагу с водой, едва удержался, чтобы не вылить ее на гнедого, но на коня бы все равно не хватило. Надо привести в чувство цыгана и идти, чтобы отыскать местечко, где и будем зализывать раны.

Чтобы привести Зарко в чувство, пришлось вылить на него добрую треть имевшейся воды. Я смотрел, как Папуша тратит драгоценную влагу и мысленно вздыхал — гнедого бы напоить, да и самому пить хочется.

Но, слава богу, старый цыган пришел в себя и начал пить воду сам. Напившись, Зарко привстал и откашлялся.

— Ну, вроде бы ожил, — облегченно сказала цыганка, возвращая мне флягу.

— Сама попей, — отвел я протянутую посудину.

Когда девушка напилась, я взял баклагу, побулькал, отметив, что осталось не больше четверти, снял с себя шлем и — прости, дружище, пропотело все! — вылил туда воду.

Гнедому было не очень удобно пить из шлема, да и воды мало — ему бы ведро — но все лучше, чем ничего. Себе хватило, чтобы смочить губы. Ну да, как — нибудь потерплю.

Зарко, опирался на плечо внучки, но стоять мог. Грязные, оборванные и окровавленные цыгане выглядели очень живописно.