Зарко, опирался на плечо внучки, но стоять мог. Грязные, оборванные и окровавленные цыгане выглядели очень живописно. Можно звать художника. Думается, что и я был не лучше.

— Перевязать надо, — кивнула Папуша на мою ногу.

— Потом, — отмахнулся я.

— Дай хотя бы перетяну, — наклонилась цыганка, перехватывая ногу чуть выше раны.

— Кота жалко, — вздохнул я, выискивая глазами трупик Шоршика. Котик, вряд ли уцелел в этой бойне…

— А чего его жалеть? — фыркнула Папуша. — Вон он сидит, вылизывается.

— Вот ведь, живучий! — обрадовался я, посмотрев на невозмутимого кота, пытавшегося слизать с шерсти собачью кровь.

— Ну, пошли, что ли, — усмехнулся я и, опираясь на меч, как на палку, повел свое воинство к лесу.

Идти было мили две, но мы ковыляли добрых два часа. Впереди хромал я, за мной тащились цыган с цыганкой, а следом ковылял жеребец, прихрамывающий, как и его хозяин. Только кот шел твердо, гордо подняв хвост.

По дороге мы наткнулись на труп мерина, на который уже уселись вороны. Значит — зря убегал, все равно не успел. А вот кобылки было не видно. Может, сумела удрать?

Увидев людей, птицы разлетелись, но не далеко. Рассевшись на земле, недовольно закаркали, требуя, чтобы мы побыстрее убрались. Папуша сняла с мертвого коня свои сумки, котелок и искательно посмотрела на меня.

— Здесь у меня травы, еда…

Я вздохнул и взвалил сумки себе на горб. Гнедому и так тяжело, да еще седло на спине…

Кое — как, но мы добрались до леса. Там было прохладнее и идти стало гораздо легче.

— Гневко, воду ищи, — попросил я коня, пропуская его вперед.

Можно бы не просить — любой конь найдет воду раньше, чем человек, но гнедому понадобилось полчаса, чтобы отыскать родничок. У меня не было сил кипятить воду, к тому же, в лесных родниках никакой заразы быть не должно и я позволил себе напиться от души и напоить коня.

Теперь можно упасть в траву и отдохнуть. Дед и внучка так и поступили, но я себе такого позволить не мог. Взяв легкое ведро (надо будет такое себе завести!) пошел к коню. Освободив Гневко от седла, отмыл засохшую кровь — его ли, собачью ли, смыл пот и грязь, начал осмотр. К счастью, глубоких ран было немного — всего лишь две, но обе на одной и той же ноге. Кость не задета — уже хорошо. Бывало у нас и хуже, справлялись, но ездить на жеребце верхом пока нельзя…

— Сумку мою мне подай, там бальзам, — подала голос Папуша. — Жеребца помажешь, у меня уже сил нет.

Смазав цыганским бальзамом раны коня, повернулся к лекарке:

— А мне этим бальзамом можно мазаться?

— Сейчас, подожди… воды принеси.

С трудом встав на ноги, Папуша начала снимать с себя одежду. Когда я принес воду, она уже была совсем голой.

— Помоги помыться, — попросила цыганка.

Мыть девушку было проще, чем жеребца, да и воды истрачено меньше — всего полведра. И, никакого вожделения… Осмотрев свои исцарапанные и искусанные руки и ноги, оглядев живот, грудь, Папуша попросила:

— Спину посмотри — вроде там что — то есть. Помажь.

На самой спине укусов не было, но там, где ниже, вырван клок мяса. Если кто — то не очень умный, то может смеяться, но это очень болезненная рана, к тому же, ее и не перевязать толком. Один способ лечения — лежать кверху задницей.

— Может, тебе лучше лечь? — предложил я.

— Если сейчас лягу, потом не встану. Мажь, а там видно будет.

Это точно. Мне тоже хотелось упасть и, больше не вставать.