Постепенно кони начали успокаиваться, а мы осмелели настолько, что высунулись из дверей. Но с небес лил сплошной поток воды, словно бы и не дождь, а водопад и мы поспешили убраться.

Внутри было очень темно, только горели два желто — зеленый пятнышка, словно бы чьи — то глаза. Это что тут за зверь?

— Лиса пожаловала? — вслух предположил я, а Зарко вытащил из — за своего волшебного пояса маленький факел, добыл огонь.

— О, а кот — то уже здесь! — удивленно воскликнул цыган, освещая Шоршика, чьи глаза нас чуть было не напугали.

Похоже, кот раньше нас нашел сухое пристанище. Когда и успел?

При свете факела мы смогли немного осмотреться. Дом выглядел очень старым. Даже не скажу — когда строили круглые каменные дома. Может, пятьсот лет назад, может и всю тысячу. Но, удивительно — деревянные балки под потолком, хотя и проросли лишайником насквозь, были целехоньки — не сгнили и не рассыпались. В порядке был деревянный пол и очаг, сложенный из дикого камня, скрепленного синей глиной. И совсем странно, что в доме не было паутины!

Если оставить дом без хозяев, то он для начала станет пристанищем крыс и мышей. Через прохудившуюся крышу влетят птицы или летучие мыши, загадят весь пол пометом. Уже через год от дома останется каркас с прохудившейся крышей, а через два, когда крыша рухнет, начнут обрушаться камни. Ну, а через пять лет останутся лишь руины.

Ну, не может такого быть, чтобы в заброшенном доме было так чисто! Вон — у очага лежат какие — то грубые кувшины и миски, слепленные вручную, а присмотреться — у стенки лежит что — то похожее на тряпичную куклу.

— Худой дом! — в который раз сказала Папуша, прижимаясь ко мне.

— Чем он худой — то? — не понял я, обняв цыганку, надеясь, что Зарко в темноте не увидит.

— Не знаю, но чувствую, что худой. Может, лучше наружу пойдем?

Факел в руке цыгана уже начал гаснуть и, напоследок, Зарко осветил очаг.

— Ни дров нет, ни уголька, — разочарованно протянул цыган.

— А уголек — то зачем? — удивился я.

— Хворост сырой, а был бы в очаге уголек, я бы его разжег.

Не знаю, как Зарко собирался разжечь сырой хворост с помощью уголька, но мастеру в таких делах виднее. Но уголька нет, бежать наружу при такой погоне (или непогоде?), чтобы собрать сырой хворост, я бы не стал. Раз огня нет, варить не на чем, да и припасы уже подошли к концу — сколько можно растягивать провизию, предназначавшуюся для двоих? Сухари вымокли, а горсть оставшегося пшена лучше оставить на завтрак. Оставшийся овес лучше скормить лошадям, иначе сами съедим.

— Давайте спать, — предложил я.

Мы скинули плащи, соорудили постель и уложили в середину Папушу. Зарко пытался подложить мое седло под голову, но был пристыжен и, подушка досталась внучке.

Я проснулся от храпа. Рулады, что издавали дед на пару с внучкой, в лесу еще были терпимы, но внутри дома их храп был невыносим. Старый цыган выводил носом такие трели, что содрогались стены, Папуша, если и отставала от деда, то ненамного. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, повернул ее со спины на бок, а потом, уже не церемонясь, пихнул старого цыгана в плечо, задавая ускорение.

Зарко ругнулся во сне, Папуша вздрогнула и, на какое — то время настала долгожданная тишина, прерываемая лишь хрустом овса, легким постукиваньем копыт, да легким стуком дождя за стеной. Но эти звуки, после цыганского храпа, шумом назвать нельзя.

Дождь еще шел и за стенами шумел ветер, но рева и гула уже не было слышно и, стало быть, ураган прошел. Надо надеяться, что завтра — нет, уже сегодня, будет хорошая погода. Я решил, что не стоит ехать по мокрому лесу, лучше подождать до полудня — ветер сдует влагу с деревьев, солнце пригреет.