Мысли Кейт головокружительной спиралью возвращаются к вечеру двадцать первого января. Тилли на кухне. Кастрюля с карри на плите. Джош говорит: «Я настроен на что-нибудь острое». Тилли уходит. Все четверо садятся есть. Их ведь было четверо, так? Она щурится, пытаясь представить картинку: Керри, стол, Джорджия, Роан, Джош. Они уже сели ужинать, когда вернулась Тилли? Нет, было слишком рано. Должно быть, она все еще накрывала стол или подавала еду. Кейт не может вспомнить, кто тогда был в кухне. Она точно знает, что Джорджия там была. Роан и Джош, должно быть, тоже были там. Кейт почти уверена в этом.

Но когда она думает об этом, то чувствует, как на нее наползают сомнения и начинает затуманиваться память.

– Хорошо, – бодро отвечает она Илоне. – Спасибо, что сообщили мне об этом.

– Но кто? – спрашивает Илона с ноткой отчаяния в голосе. – Если это случилось?.. Если так и было, и она боится сказать? Кто это мог быть?

– Понятия не имею, Илона. Честное слово, извините.

– Как вы думаете, может, мне следует снова пойти в полицию?

– Господи, я действительно не знаю. Похоже, Тилли не готова об этом говорить…

– Но, если они расследуют дело этого типа, который напал на женщину за агентством недвижимости, это может быть… это может быть тот самый тип, ведь так? И они должны знать?

– Я, честное слово, не знаю, я, правда…

– Я боюсь, Кейт. Что, если этот тип… если он все еще разгуливает на свободе и преследует Тилли? Если она знает нападавшего, то он может знать, где она живет, где мы живем? Что мне делать, Кейт? Что мне делать?

Желудок Кейт тревожно урчит. Она отрывает телефон от уха, делает глубокий вдох, затем снова подносит телефон к уху и говорит:

– Извините, Илона. Примите мое искреннее сочувствие, но мне пора идти. Еще раз извините.

На этом она заканчивает разговор.

50

Ланч – сэндвич с тонким ломтиком ветчины, сырая морковка, апельсиновый сквош, черничный кекс. Да, могли обойтись и без черники. Оуэн выковыривает ягоды и оставляет их на краю подноса.

С сегодняшнего утра атмосфера изменилась, после того как Оуэн вспомнил недостающую часть ночи четырнадцатого. Он почти уверен: его воспринимают не как извращенного детоубийцу, а скорее как того, кто на самом деле этого не делал. Но затем его мысли возвращаются к утренним газетам, к фальшивой истории, подброшенной Брином. Что бы ни происходило здесь, в этих стенах, как бы скоро ему ни разрешили вернуться домой, а обвинения будут сняты, и, возможно даже, он удостоится пары сочувственных рукопожатий от инспектора Керри и инспектора Генри, независимо от того, что произойдет здесь, прежде чем он вернется домой, он все равно останется в глазах людей типом с первой полосы газет, с окровавленным лбом, якшающимся с инцелами и хранящим наркотики в ящике для нижнего белья. Он останется типом, который обозвал незнакомую женщину сукой и под окнами которого обнаружили кровь девушки. Странным типом, которого вытурили с работы за то, что он брызгал потом на девушек на дискотеке. Он всегда будет Оуэном Пиком, немного чокнутым типом, извращенцем, который, возможно, и не убивал Сафайр Мэддокс, но, черт возьми, что-то там сделал.

Дверь открывается, и полицейские возвращаются. Они аккуратно садятся и смотрят на Оуэна. Инспектор Керри говорит:

– Да, мы отправили человека на крышу гаража. И только что получили первые данные. Следы, похожие на кроссовки Сафайр. Ее отпечатки пальцев на водостоке. Никаких свидетельств того, что вы там были. Но, Оуэн, мы не можем поверить вам на слово относительно того, что случилось той ночью. Мы не готовы исключить вас из числа подозреваемых. Даже близко не готовы. Пока. Если вдруг вы вспомните что-то еще, пожалуйста, поделитесь этим с нами.