Эти слова нагнали ее невидимым бумерангом, когда она, побродив по улицам, вернулась к своему дому и, еще издали, услышала, что Саша играет. Остановившись на крыльце, Наташа долго слушала, сжимая уже озябшие руки, и все пыталась угадать, чью же боль вызывает из небытия ее сын.

— Что ты играл? — спросила она шепотом, когда музыка оборвалась, позволив ей войти. — Я никак не могла вспомнить — чье это?

— Мое.

Он смотрел на нее без прежней злобы и холода. Наташа задохнулась внезапной радостью:

— Твое? Правда? О, господи… Я и не знала, что ты написал такую чудесную вещь!

— Чудесную?

Саша произнес это таким странным тоном, что она растерялась: "Я не то сказала?"

— Так много боли…

От этих слов его лицо заострилось еще больше.

— Мам, лучше уж не говори ничего, чем одни банальности. Ладно? Не обижайся!

— Боль — это банальность?

Она не обиделась, но ей стало страшно: сын разговаривал с ней не просто, как с чужой, но как с врагом. А ей показалось, что музыка вытянула его злость. Машинально попытавшись убрать волосы, прилипшие к щеке, Наташа опустила глаза, дожидаясь его ответных слов. У нее не хватило выдержки снести этот взгляд.

— Разве нет? — спросил он.

— Ты сам так не думаешь.

— Ты не знаешь, о чем я думаю. Эта фраза тоже сплошная банальность.

Она попыталась возразить, но успела только начать:

— По-моему, боль никогда не бывает…

Закончить ей не удалось, потому что Саша схватил стоявшую на подоконнике рядом с роялем тонкую хрустальную вазочку и швырнул ее в стену. Как раз в ту, возле которой остановилась Наташа. Звон осыпался за ее головой злым водопадом, заставив зажмуриться и зажать уши. Она не вскрикнула. Никогда не кричала. Хотя, может, сейчас Саше как раз этого и хотелось.

Ни один из осколков ее не задел, но она чувствовала себя обожженной хищными гнусами, сочащейся болью. Но ей хватило любви почувствовать: сыну сейчас еще больнее.

— Прости меня, маленький, — голос ее дрожал, но плаксивости в нем не было.

В побелевшем Сашином лице что-то дрогнуло и ожило, будто он сдернул верхний — чужой — слой. Карие глаза опять стали теплыми, какими были всегда. И теперь — виноватыми.

— Мама, — только и сказал он.

Ей этого было достаточно. Больше не испытывая боязни, Наташа подошла к сыну, все еще сидевшему за роялем, и прижала к груди его теплую, вытянутую голову. С самого детства Саша стригся очень коротко и больше походил на спортсмена, чем на пианиста. Наташа не раз вскользь упоминала, что его отец носил длинные волосы, и это больше пристало музыканту, но Саша не слышал ее.

— Ты сказал это просто со зла? — спросила она, не приняв в расчет того, что разговор о Яне состоялся уже пару дней назад, и сын мог просто не догадаться, о чем идет речь.

Но Саша догадался. Она поняла это потому, как напряглось плечо, на которое она опустила руку. И внутренне отпрянула: "Что он скажет? Разве я хочу знать правду?"

— Нет, — проронил Саша.

У нее сама собой отдернулась рука. Та, которой она гладила его по голове. Словно Наташа укололась обо что-то вырвавшееся из его мыслей.

— Не со зла, — она заставила себя произнести это.