"Я переживу", — Саша повторял это про себя уже не в первый раз, потому что именно этого — пережить — ему хотелось меньше всего.

Он обнаружил, что уже минут пять рассматривает рекламный плакатик с пошлейшей надписью: "Жалюзи меня нежно…" Весь вагон метро был увешан подобными: один демонстрировал длиннопалые женские ступни, якобы вылеченные от грибка, другой грубовато расхваливал прелести пластической хирургии… Ни что из этого не было нужно Саше, кроме отсрочки от армии, которую открыто гарантировала некая юридическая фирма.

"А может, как раз пойти? — безразлично подумал он, продолжая разглядывать рекламки. — Завербоваться в Чечню… Уж это меня отвлечет!" Всерьез он не собирался этого даже обдумывать. Ведь кроме них с Лилькой, и не существующей больше их жизни, была мама…

Столица встретила Сашу перекосившимся от побоев лицом бомжа, сидевшего на асфальте возле Ленинградского вокзала. Задрав штанину и обнажив ногу в багровых расчесах, он лениво вылавливал донимавших его вшей. Саша с отвращением отвернулся и чуть не натолкнулся на другого бродягу, показавшегося ему родным братом первого. Ему подумалось, что в Петербурге даже нищие выглядят более интеллигентно.

Он не стал искать ни храмов, ни хрестоматийно знакомых улиц, и вообще взглядывал на таблички только мельком, просто шагая и шагая по городу, как герой старого фильма о Москве. Саша надеялся утомить себя до того, чтобы сон избавил его от главной муки — четырех часов полета. Четырех часов беспомощности кутенка, не способного ни взвыть, ни укусить.

Что еще может случиться дома за эти четыре часа? Наверняка Лилька уже ушла. Вернулась в свою квартирку, откуда его мама сама увела ее, двенадцатилетнюю, когда убили Лилькиного дедушку. Как водится, убийц так и не нашли… С тех пор они жили вместе до того лета, когда Саша уехал поступать в Петербургскую консерваторию. Он выбрал ее в память о своей учительнице, учившейся именно там, и почему-то почти не сомневался, что поступит… Лилька всегда говорила, что он не слишком скромный.

Он и сейчас ясно видел, как жалобно у нее дергался подбородок, когда она говорила:

— А мы с тобой думали, что это я первой уеду, помнишь? Что я буду в Сборной, а потом ты приедешь в Москву. А ты собрался в Питер… А я вообще никуда.

"Она осталась ни с чем, — Саша сам с трудом верил, что где-то внутри все еще подрагивает жалость к Лильке. — Олимпийское золото для нее так и не вспыхнуло, а я фактически бросил ее в этой беде. Не принял это, как беду. Поэтому все и произошло… Я должен был позвать ее с собой".

Ни сейчас, ни раньше Саша не принимал всерьез ее решение стать клоунессой. Ему и в голову не приходило, что главное в ее желании — работать с Игорем в паре. Саша воспринимал манеж, как временное пристанище, пока не нашлось что-то настоящее. Или как очередную Лилькину игру, с помощью которой она цеплялась за детство, ведь взрослая жизнь никак не вырисовывалась. Даже теперь, когда все увиделось, как бы с другого угла, Саша не допускал, что цирк может стать для Лильки делом жизни. Она выставила себя на посмешище ради Игоря… Как они с матерью могли не понять этого?!

Ему хотелось застонать в голос, до того больно было вскрывать застарелый обман и чувствовать себя идиотом, не желавшим замечать того, что творилось у него на глазах. Красное пятно арены вспыхивало, ослепляя, и вместе с тем отчетливо проявляя маленькую Лилькину фигурку в мужском костюме и с усиками, какой Саша видел ее во время того единственного представления, на которое решился прийти.

Он тоже любил цирк и обожал клоунов, но, уже принимая Игоря во всем остальном, всегда подсознательно сохранял дистанцию, когда дело касалось его работы. Саша знал, что и мама тоже… Ей нравилось, что Игорь смешит ее дома, но ужасала даже мысль о том, что она будет смотреть на то, как над ним смеются десятки людей.