|
Давно известно, что организм может вынести без ущерба для себя лишь определенное количество либидо, в прежнем понимании объектной любви; психоаналитическое изучение психозов, особенно парафрении, показало нам, что случай с «я»-либидо ничем не отличается. В обоих случаях при превышении этого объема происходит вспышка нервозного страха, предшествующая формированию симптомов, с помощью которых связываются соответствующие энергии. Таким образом, мы приходим к утешительному выводу, что нормальный человек должен встречать даже самую грозную опасность свободным от страха, бесстрашным, как Зигфрид; кажется, таких людей, к счастью, в нашей армии в изобилии. Не исключено, что нетерпимость к нарциссическому либидо, которое в момент опасности ведет к развитию страха, связана с подавлением других проявлений страха и повышенным внутренним давлением под влиянием жизни в окопах.
Поэтому я предложил бы исходить в данном вопросе из исследований военных неврозов, особенно случаев выраженного страха. Например, многие описанные Маккарди черты хорошо подошли бы к картине уязвленного себялюбия: нелюдимость, половое бессилие, отсутствие привязанности к родным и близким, ощущение брошенности, пренебрежения и непризнанности. Отсюда мы могли бы, пожалуй, понять и отношение больного к смерти. Многие исследователи интерпретируют большую часть симптомов военного невроза, и в частности сны о боях, как символическое выражение желания умереть и избежать ужасов жизни. Мне кажется, что такая интерпретация плохо согласуется со столь же широко распространенным мнением, что главной причиной этих неврозов является страх смерти. Лично я вообще сомневаюсь, что момент происхождения невроза можно найти в боязни смерти или ее желании. Даже нашему сознанию трудно представить себе полное прекращение жизни, и у нас есть все основания полагать, что наше бессознательное не способно осмыслить такую идею. Наше бессознательное мышление переводит понятие смерти на понятный ему язык: либо как сокращение самой важной деятельности в жизни, типичной формой которой является кастрация, либо как состояние нирваны, в котором может продолжить жить «я», освобожденное от помех внешнего мира. В заключение я хотел бы добавить несколько слов о перспективах психоанализа при лечении военных неврозов. Даже если бы это было возможно, я не вижу смысла в анализе большинства случаев: исцеление может происходить гораздо более короткими путями. Но я придерживаюсь мнения, что обучение врачей психоанализу имеет при лечении таких случаев огромную ценность, поскольку дает ключ к пониманию символического значения симптомов, механизмов конфликта, действующих сил и т. д. Несомненно, существует также значительное число случаев, для которых психоанализ является лучшим — а часто и единственным — путем к излечению, речь здесь именно обо всех хронических случаях, когда чисто военный невроз перешел из-за связи конфликтов настоящего с прошлым в невроз мирного времени и закрепился.
Мы и смерть Перевод Елены Баевской
Почтенные председательствующие и дорогие братья! Прошу вас, не думайте, что я дал своему докладу столь зловещее название в приступе озорства. Я знаю, что многие люди ничего не желают слышать о смерти, быть может, есть такие и среди вас, и я ни в коем случае не хотел заманивать их на собрание, где им придется промучиться целый час. Кроме того, я мог бы изменить и вторую часть названия. Мой доклад мог бы называться не «Мы и смерть», а «Мы, евреи, и смерть», поскольку то отношение к смерти, о котором я хочу с вами поговорить, проявляем чаще всего и ярче всего именно мы, евреи. Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы. Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти. |
