Наш следующий вопрос звучит так: «Какова связь между нервозным страхом, известным по неврозам мирного времени, и реальным, объективно оправданным страхом, возникающим в опасных ситуациях и так отчетливо проявляющимся при военных неврозах?» Их точкой соприкосновения является характер защиты, связанный с реакцией страха. Страх, знакомый нам по неврозам мирного времени, является защитой «я» от требований непризнанного либидо, которые — например, при фобиях — проецируются во внешний мир и трактуются как угроза извне; другими словами, это боязнь «я» перед бессознательным. Но большая разница между нервозным и реальным страхом состоит в том, что последний относится к «я» в целом и возникает только тогда, когда «я» угрожает внешняя опасность, не имея ничего общего с вытесненным либидо. Можно сказать, что это нормальный инстинкт самосохранения, лишенный всех ненормальных механизмов нервозного страха. Только здесь, как и в большинстве других случаев, граница между нормальным и ненормальным не так резка, как можно было бы подумать, и более близкое рассмотрение вопроса приводит нас к более тщательному исследованию природы реального страха. Затем мы видим, что его можно разбить на три составляющие и что реакция в целом не столь рациональна и целесообразна, как предполагалось. Нормальная реакция на грозящую извне опасность состоит в подлежащем еще более тщательному описанию душевном состоянии страха и в разнообразных, соответствующих ситуации действиях: спасаться бегством, затаиться, активно защищаться или даже нападать. На аффективной стороне мы прежде всего обнаруживаем тревожную готовность к опасности, которая выражается в сенсорном внимании и моторном напряжении. Такую ожидаемую готовность можно не задумываясь признать предпочтительной, но она часто переходит в как раз противоположное состояние боязни и ужаса, парализующее не только всякое соответствующее ситуации действие, но даже ее обдумывание, так что человек уже не в состоянии выбрать какой-то способ действий. Таким образом, реакция реального страха состоит из двух полезных и одного вредного компонента, и именно последний во всех его проявлениях можно поставить рядом с нервозным страхом. Здесь мы также находим полное несоответствие между развитием страха, степенью опасности и принимаемыми против нее защитными мерами. Так, например, бегство происходит не из-за боязни, а из-за замечания опасности; в самых опасных ситуациях люди часто ведут себя самым разумным образом: бегут, дерутся и т. д., не испытывая при этом ни малейшего страха; но у невротика может развиться выраженный страх в отсутствие всякой внешней опасности. Из приведенных соображений мы заключаем, что даже в действительно опасных ситуациях чрезмерный испуг не имеет больше ничего общего с биологическим инстинктом самосохранения, а представляет собой ненормальную реакцию, подобную нервозному страху.

В недавно опубликованной работе Фрейд делает любопытное заявление, что развивающийся в опасных ситуациях страх вызывается не объектным либидо, как при нервозном страхе неврозов мирного времени, а скорее его нарциссической частью, «я»-либидо. Осмеливаюсь выдвинуть предположение, что здесь мы нашли ключ к пониманию столь знакомых по военным неврозам состояний страха. Психоаналитические исследования последних лет уделяли особое внимание различию между объектным либидо (направленными вовне сексуальными стремлениями) и «я»-либидо (направленной вовнутрь частью, себялюбием). У нас есть все основания полагать, что последняя часть первична и, даже если нам известно о ней еще меньше, более обширна, представляя собой в известной степени резервуар, избыток объектной любви. Невольно приходит на ум сравнение с перетеканием протоплазмы в ложноножки амебы, тем более что отношение ложноножек к телу напоминает отношение объектной любви к себялюбию. Давно известно, что организм может вынести без ущерба для себя лишь определенное количество либидо, в прежнем понимании объектной любви; психоаналитическое изучение психозов, особенно парафрении, показало нам, что случай с «я»-либидо ничем не отличается.