Это повторное обращение к Шарко означает не что иное, как прекращение бесплодных спекуляций и возвращение к первоисточнику, из которого в конечном итоге появился психоанализ, ведь нам известно, что первые исследования психического механизма истерических феноменов Брейером и Фрейдом начались непосредственно под влиянием клинического и экспериментального опыта Шарко и Жане. Истерики страдают от реминисценций: это первое основное положение зарождающегося психоанализа фактически является продолжением, углублением и обобщением концепции вызванного потрясением невроза Шарко. Общей у обоих авторов является идея о длительном действии внезапного аффекта, о постоянной связи его определенных проявлений с воспоминанием о пережитом.

Сравним теперь взгляды германских неврологов на генезис военного невроза. Гольдшейдер говорит: «Внезапные и пугающие впечатления могут оставлять после себя аффекты непосредственно и с помощью ассоциаций представляемой жизни, такой картине воспоминаний соответствуют повышающие и понижающие возбудимость последствия. Таким образом, именно эмоция, испуг придают травме такое распределение и фиксацию последствий нервного раздражения, которых никогда не имел чисто соматический раздражитель». Нетрудно заметить, что это описание заимствовано из теории травмы Шарко и теории конверсии Фрейда.

Ему вторит Гаупп: «Несмотря на все усилия современной экспериментальной психологии, на все углубленные и уточненные методы неврологического и психиатрического обследования остается далеко немалая часть, в которой мы достигаем диагностической цели еще не путем такого точного неврологически-психиатрического обследования имеющегося состояния, а лишь его соединением с тщательным сбором анамнеза, с кропотливым исследованием патогенеза выявленного состояния». Гаупп даже явно принимает гипотезу Фрейда, описывая военный невроз как бегство от психических конфликтов в болезнь, и с намеком на психоанализ заявляет: «Все же гораздо лучше постулат о влиянии бессознательного на сознание и телесность, чем психологическая теория, которая с помощью цитат из анатомии и физиологии пытается завуалировать тот факт, что путь от телесного к душевному и обратно нам совершенно неведом». А в другом месте он идет еще дальше и ставит психоаналитический постулат бессознательного в центр всей проблемы: «Стоит только допустить, что в теле происходят душевные процессы, даже если они не находятся в поле зрения сознания, как большинство предполагаемых трудностей исчезает». Здесь следует упомянуть и Гауптмана, который понимает травматический невроз как психогенно переработанное душевное заболевание, запускаемое эмоциональными моментами, а его симптомы — как «дальнейшую бессознательную обработку эмоциональных моментов в смысле открытых путей».

Бонхёффер, по-видимому, полностью принял комплексный психологический опыт психоанализа: травматические симптомы он считает «психоневротическими фиксациями, проявлениями расстройства сознания, которые позволяют отделить аффект от содержания представления под влиянием тяжелейших эмоций».

В своем превосходном сводном докладе по литературе о травматических неврозах Бирнбаум констатирует, что во многих объяснениях этих неврозов (например, в теории наживы Штрюмпеля) психогения желания подпадает под истерию, и говорит: «Но если психогения желания, фиксация желания и так далее является существенной частью истерии, то она непременно относится к описанию болезни». Однако этому требованию уже давно отвечает психоанализ: как известно, он вообще рассматривает невротические симптомы как выражения бессознательных желаний или реакции на такие желания.

Фогт также ссылается на «знаменитую фразу Фрейда», согласно которой угнетенная душа совершает бегство в болезнь, и признает, что «возникающее вследствие этого принуждение часто бывает скорее бессознательным, чем сознательным».